Нова Рен Сума - 17 потерянных

— Лорен, — говорит докторша, ожидая, что я посмотрю ей в глаза. — Я вижу не подвеску, которую ты описала, а нечто другое. Я вижу камень.

Камень?

— Камень, — повторяет она. — Самый обыкновенный камень, перевязанный бечевкой.

Я опускаю глаза на подвеску — и вот оно, колыхание, и блеск, и мерцание, а затем — нечто плоское и неподвижное, чего прежде не было, равно как и темного цвета. Камень. Это камень. Подвеска превратилась в камень.

Мысленно возвращаюсь на обочину Дорсетт-роуд, к канаве, полной снега, — туда, где я в тот вечер нашла подвеску. Вижу, как моя рука тянется к ней, чтобы выковырять из земли, а затем собственные пальцы, сжимающие грязный камень с обочины дороги и кладущие его мне на ладонь, словно нечто прекрасное. Вижу это ясно. И горло сжимается, глаза горят, и я больше уже ни в чем не уверена.

— Что вы наделали? — кричу я.

Теперь я держу его в своей руке, и это по-прежнему камень. Неважно, что я верчу его, поглаживаю пальцами — он не становится тем, чем был прежде. Исчез так же, как исчезли девушки, исчез, как скоро исчезну я, если именно об этом свидетельствуют тени, собирающиеся под столом к моим ногам. Исчезну, и останется только этот грязный, неровный камень.

— Я ничего с ним не делала, — спокойно возражает она. — Ты сама это знаешь.

Голова у меня опущена, и потому я не вижу того, что она еще хочет показать мне. Раздается шелест страниц, на столике происходит какое-то движение, а потом она говорит таким голосом, будто речь идет о моих работах, сделанных на уроке рисования, и она хочет знать, что вдохновляло меня при создании натюрморта с гроздью винограда:

— А теперь, Лорен, расскажи мне об этом.

Я не поднимаю глаз.

— Твоя мама нашла их в комнате, в шкафу, а также под кроватью. Она говорит, что их гораздо больше, чем тут у нас, она принесла всего несколько, чтобы показать мне. Можешь что-нибудь сказать о них, Лорен? Об объявлениях о «пропаже»? Похоже, ты напечатала их немало.

Наверху лежит объявление об исчезновении в семнадцатилетнем возрасте Шьянн Джонстон из Ньюарка. Рядом пристроилась Юн-Ми Хйун — она пропала из Милфорда, штат Пенсильвания, когда ей тоже было семнадцать, но я не вижу объявления о Море Моррис, и это беспокоит меня, потому что объявления об этих девушках всегда лежали рядом. Затем я припоминаю, что так и не видела во сне Шьянн. А из-под объявления о Юн-Ми торчит объявление о девушке, которую я искала, но еще не нашла. И вообще, их ужасно много, всем им семнадцать, и это далеко не все девушки.

Я гадаю, что скажет об этом Фиона — и более того, как она велит мне защищаться. Девушка стоит на другом конце комнаты, рядом с растением в горшке, которым докторша ее объявила, со страшным выражением на лице.

Раньше я видела нечто подобное только раз, много лет тому назад, когда она хотела спасти меня от того коротышки и стремительно спрятала в шкафу, стоило тому отвернуться. И прежде чем она затолкала меня в шкаф с одеждой, я успела заметить у нее на лице животный страх.

Поворачиваюсь к докторше. Фиона так ничего и не подсказала мне, и потому я не знаю, что ответить.

Но это не имеет никакого значения. Докторша смотрит на часы. Она собирает моих девушек со стола и держит их в руках. На сегодня достаточно, говорит она. Продолжим разговор в следующий раз. У нас еще будет время на это — много, очень много времени на предстоящих неделях.

— Неделях? — переспрашиваю я. — А я думала, в понедельник меня выпишут.

Она не подтверждает этого и не отрицает, повторяет только, что мы скоро поговорим. Затем разрешает мне уйти. Я могу присоединиться к остальным и встать в очередь, потому что пришло время обедать.

Девушка, которую я впервые увидела, когда она исполняла йодль в день прибытия, теперь занимает вторую кровать в моей палате, но спит. Отвернувшись лицом к стенке, так что мне видны только ее затылок и тело под одеялом. Она спит днем и ночью, ночью и днем, и ничто не способно разбудить ее, даже мои ночные вскакивания, когда меня до мозга костей сотрясают дурные чувства, названия которых мне неведомы.

Это не сон — сны у меня отобрали. Это что-то еще. Я даю глазам привыкнуть к темноте и начинаю таращиться в потолок сквозь пляшущие перед глазами цветные пятна. Проходит какое-то время, и я начинаю различать их. Тени.

Там, где спит моя соседка, потолок и стены чисты и нетронуты — теней нет. Потому что все они собираются на моей половине комнаты, пачкая стену у моей кровати и поднимаясь наверх, чтобы расцвести в самом темном месте — прямо над моей подушкой. На которой во время сна покоится моя голова.

— Вы должны убраться отсюда, — произносит чей-то голос.

Он не принадлежит кому-то из девушек и не пробирается украдкой по замутненному пространству моего мозга. Это не голос Фионы, неожиданно оказавшейся в кровати рядом со мной, ее губы наклонены к моему уху. Это даже не голос соседки, произносящей во сне отдельные здравые фразы. Это мой голос. Я сказала эти слова вслух. Сама себе.

Джеми приехал навестить меня и сделал это на моем фургоне. Он сказал, что потом оставит его у дома. За ним заедет друг, а ключи он положит где-нибудь у меня в комнате.

Не знаю, зачем он проделал весь путь сюда, чтобы поведать об этих договоренностях, и почему для него столь важно сообщить мне, что он забрал мою машину с задней лужайки у дома Карла. Он подходит к окну общей комнаты и показывает припаркованный на стоянке фургон. И я вижу его у обочины рядом с деревом со свисающими ветвями, черный, и грозный, и мой. Если бы только я могла оказаться в нем и податься куда глаза глядят — просто ехать и ехать.

Джеми стоит ко мне спиной, я изучаю его плечи под старой курткой, которую он по-прежнему носит. Его худые ноги в больших черных ботинках. Завитки волос, выбивающиеся из-под вязаной шапочки. Если я вижу его в последний раз, то это не страшно, я справлюсь. Воспоминание о нем, стоящем у окна, — достойное воспоминание.

Затем он поворачивается, и это меняет дело. Боль в его глазах сильнее, чем все, что я испытала за последние дни. Словно они удалили у меня все эмоции и передали ему как моему гостю, чтобы он хранил их до тех пор, пока время посещения не подойдет к концу и не начнется обед, а он уйдет отсюда с пустыми руками.

Он садится на стул рядом со мной и разворачивает его так, что мы оказываемся лицом друг к другу.

— Я думал над тем, что ты сказала, — начинает он. — Той ночью. Когда вез тебя домой.

Это очень мило с его стороны, вот только я не могу точно вспомнить, что я ему наболтала. Даже обрывки разговора улетучились из памяти.

— Значит, ты действительно все это видела? — продолжает он. — Ту девушку? — И тогда меня осеняет, что я рассказывала ему об Эбби Синклер.