Нова Рен Сума - 17 потерянных

Это моя первая неделя дома после возвращения из больницы. Страховая компания решила, что в моем пребывании там больше нет необходимости, хотя доктора считали иначе; меня выписали и оставили на попечении мамы начиная с понедельника. Какие-то вещи рядом с нашим домиком теперь кажутся мне иными, и я провожу много времени, выискивая различия между тем, как было, и как есть. Некоторые цвета стали ярче, небо ниже, а на лужайке растет дерево, которого я прежде не замечала.

Пока меня не было, в Пайнклифф пришла весна, наша кошка Билли похудела и линяет, так что ее шерсть летает по комнатам. В тишине кажется, что дом затонул, словно корабль, и я проснулась под водой в окружении водорослей и мелких рыбешек. Я знаю, что это всего лишь шерсть Билли, но позволяю своему воображению спокойно дрейфовать, наблюдая за проплывающими мимо шерстинками. Замечаю я и другое: моя спальня кажется ниже, чем я помню, а кровать выше. Такие вот вещи. Но я привыкну к этому.

Одно мое письмо оказалось в полиции, почтовый штемпель указал на меня, и моя мама узнала, что я написала не только бабушке и дедушке Эбби. Писала я и семьям других девушек, тем, которых смогла разыскать, писала о том, что, по моему мнению, желали бы поведать им пропавшие дочери, сестры, племянницы. О том, что рассказывали в моих снах девушки, позволяя мне проникать в их воспоминания, — я была сторонним наблюдателем, который никогда не вмешивался в их жизнь, но которому было до них дело, который помнил о них. Маме одной девушки я написала, что той хотелось бы хоть раз навестить ее в тюрьме. Бойфренду другой — что она по-прежнему любит его, что она не оставляла его в одиночестве на бензозаправке, а, напротив, очень хотела бы поехать с ним в Мехико, будь у нее такая возможность. Мама выпытывала у меня, сколько подобных писем я отправила тем, чьи адреса мне удалось найти, о чем я в них написала, и ей в принципе было неважно, что все контакты вымышлены и мои письма не могли дойти до тех, кому предназначались.

И когда я открылась ей, то сразу почувствовала, что она поняла, насколько все это серьезно.

— Это реальные девушки, — осторожно сказала мне она. — Те девушки, которых ты отыскала в интернете, они реальны. Реальны их жизни, реальны их семьи, беспокоящиеся о них и гадающие, что с ними произошло. Но то, что ты знаешь этих девушек, говоришь с ними… Лорен, солнышко, это не…

— Реально , — говорю я за нее, избавляя от необходимости произносить столь опасное слово. — Прости, мамочка. Теперь я это понимаю.

Мне больно знать это. Это убивает меня. Но мама совершенно права; доктора заставили меня взглянуть правде в глаза и во всем согласиться с ними.

С той ночи я жду начала судебного разбирательства дела о поджоге, и Джеми тоже. Это, конечно же, несправедливо, но мой адвокат утверждает, что я смогу признать себя виновной и все объяснить. Он считает, что меня приговорят к исправительным работам, поскольку на тот момент у меня было расстройство психики.

А Эбби вернулась домой в Нью-Джерси. Я смотрела новости о ней — те, которые мне разрешали смотреть, и, помню, меня поразило то обстоятельство, что она оказалась не такой, какой я ее себе представляла. Ее лицо было очень схоже с фотографией на объявлении о пропаже, но фигура оказалась другой. Она была ниже ростом — прежде я судила о нем по своим видениям того, как она ехала на велосипеде; и руки у нее были не такими, как я помнила; волосы оказались гораздо курчавее; и если смотреть в профиль, то нос тоже имел мало общего с тем, что я себе вообразила. Когда она давала интервью на камеру, мама не разрешила мне смотреть его, но кое-что долетело до моих ушей, и меня поразило, как сильно ее голос отличался от голоса, звучавшего в моей голове. Голос был совершенно незнакомым.

Но ее нашли, и она была жива. И мужчину — его звали вовсе не Хини — арестовали; ему предъявили целый список обвинений, который был напечатан в газетах, но мама отказалась зачитать его мне. Скоро состоится суд над ним.

Эту часть истории я не выдумала. Это не плод моего воображения. Не галлюцинации. Меня заверяют, что Эбби нашли, и сведения, полученные от самых разных людей, совпадают, поэтому я верю им. Иначе обстоит дело с камнем, который так и не превратился обратно в подвеску. Как бы я на него ни смотрела — со всех точек зрения, сверху, снизу, при свете и без света — он остается всего лишь камнем, найденным мной на обочине дороги.

А еще мне пришло письмо. Оно ждало меня дома, когда я вернулась из больницы. Думаю, мама долго сомневалась, показывать его мне или нет. И я рада, что она все-таки сделала это, хотя, когда я читаю его, оно возвращает меня в не слишком приятное прошлое.

Ее почерк с наклоном вправо и округлые буквы дают возможность предположить, что она человек жизнерадостный, или, по крайней мере, старается быть таковым. Она написала письмо зеленой ручкой на линованной бумаге из блокнота, а не на обычной почтовой. Я прошлась пальцами по оборотной стороне листка и почувствовала, какие слова — самые плохие — ей было труднее всего написать: выводя их, она давила ручкой на бумагу сильнее обычного. Я рада, что она «выговорилась» — ведь она вполне могла ограничиться коротким электронным письмом.

Дорогая Лорен, начала она. Я пытаюсь написать тебе, но это трудно, потому что я не знаю, что сказать. Полицейские поведали мне о твоем поступке. Бабушка рассказала, что ты приезжала. Я знаю, что мы никогда не встречались, и потому все это странно, но мне очень хочется сказать тебе спасибо.

И дальше она написала о том, как тяжело ей жить дома, заново учиться общаться с друзьями, которые ничего не понимают и смотрят на нее не так, как прежде, о том, как она пытается забыть, но у нее это не получается, и она сомневается, что вообще когда-нибудь получится. Я не знаю толком, что ей известно обо мне — она не пишет об этом, — но, похоже, она в курсе, что я была больна и меня куда-то услали. И она выразила надежду, что я скоро вернусь и буду чувствовать себя лучше.

Она подписалась «Эбби», а не «Эбигейл», словно мы с ней подруги.

Не уверена, что когда-нибудь найду в себе силы ответить ей.

Я снова сложила письмо и убрала его в ящик тумбочки у кровати. Смотрю в окно и думаю, как я счастлива, что она жива, что сама я тоже пока никуда не пропадала — до сих пор цела и невредима, у меня есть мое тело и легкие, чтобы дышать. Я по-прежнему здесь. Такого поворота сюжета я не ожидала.

Сегодня четверг, а может, пятница. В школу только на следующей неделе. Мама взяла академический отпуск на семестр, сказав, что не способна сейчас совмещать учебу, работу и уход за мной. Я пытаюсь пошутить, говорю, что ей следовало бы потребовать экзамен автоматом, поскольку она изучает психические расстройства прямо на дому и что одного моего случая может оказаться вполне достаточно для дипломной работы, но она в ответ с трудом кривит губы в улыбке.