Мария Спасская - Молитвослов императрицы

— Ну, не чокаясь. Пусть земля пухом.

Влас глотнул обжигающую жидкость, и вдруг его пронзила потрясающая в своей очевидности мысль.

— А ведь ты ее любил, — тихо проговорил фотограф, расширенными зрачками глядя на друга.

— И сейчас люблю, — чуть слышно откликнулся Миша. Поднял голову, посмотрел Власу прямо в глаза и твердо проговорил: — И всегда буду любить.

Влас недоверчиво рассматривал Ригеля, точно видел его в первый раз.

— Так почему же ты ей не открылся? — с недоумением протянул он.

— Что я ей мог дать? — Молодой врач горестно вздохнул. — Да я и ногтя ее не стою! Она такая! Я даже смотреть на нее боялся, какая она красавица.

Влас перестал что-либо понимать. Кто красавица? Дочь генерала? Дородная девица с монгольским лицом в безвкусной полосатой кофте? Воскобойникову даже показалось, что они говорят о разных людях. Чтобы прояснить ситуацию, он выпил еще спирту и уточнил:

— Подожди, друг Ригель. Ты о ком сейчас говоришь? О Раисе Киевне?

— О ней, конечно. — Друг детства неожиданно разозлился. Побагровел и, смерив Власа уничтожающим взглядом, припечатал: — Это из-за тебя она умерла. Если бы ты приехал раньше, мы бы еще днем отвезли ее на мызу, и она была бы жива!

Разозлился и Влас — должно быть, спирт ударил в голову.

— Ага, с чего бы это? — глумливо осведомился он. — Покойники не оживают.

Ригель долго смотрел на Власа, потом вдруг спокойно проговорил:

— Ты просто не знаешь. Отец много лет работал над вытяжкой из медуз, пытаясь получить их регенерирующие способности. И ему это, похоже, удалось. Я делал инъекции папиным препаратом практически сдохшей собаке, и полутруп ожил. Я ночи не спал, с собакой возился. А ты думал — кокаин. Дурак ты, Воскобойников. Если бы ты только приехал пораньше…

— А что же Воробьев? — смутился Влас.

— Разве вы не встретились? — Ригель вскинул на Воскобойникова удивленные глаза. — Воробьев увидел Раису в таком кошмарном состоянии и сразу выбежал следом за тобой.

— Она что-то говорила о том, что согласна ждать сто лет, лишь бы не было дня с Бессоновым. О чем это она? — подозрительно прищурился Влас.

— Так, ерунда, — стушевался Ригель. — Мне было все равно, что ей говорить. Мне было важно, чтобы она не засыпала. Я уговаривал ее подождать, не уходить, я обещал ей сто лет жизни и даже больше. Я обещал ей вечность. Но она все-таки ушла.

Ригель долил в чашку остатки спирта, опрокинул себе в рот и, свернувшись калачиком на кровати, тихонько засопел. Влас поднялся и побрел по коридору к выходу. Он бы тоже заснул на мызе, но кровать была только одна. Ехать в пустую мансарду дома Монитетти было никак невозможно, и Влас отправился к родителям.

Ночь близилась к концу, на сером небе узкой полосой розовел рассвет. Двигаясь, как автомат, Воскобойников месил желтыми ботинками стылую грязь, уже нисколько не заботясь об их сохранности. Свернув на Московскую, увидел в лучах утренней зари золотой калач булочной Голлербаха и, воодушевленный, ускорил шаг. Окна дома не горели, и Влас, надеясь проскочить незамеченным, тихонько отпер дверь ключом и на цыпочках стал прокрадываться наверх. Ему казалось, что он двигается практически бесшумно, однако, разбуженная грохотом, матушка уже стерегла сына наверху.

— Ночь на дворе, а он все прогуливается! — хриплым со сна голосом проговорила она. И, принюхавшись, всплеснула руками: — Пьяный! Хоть бы уже женился! Полина бы тебя сразу в узду взяла. Отец, ну скажи хоть ты ему!

Из глубины родительской спальни сквозь чахоточный кашель чуть слышно донеслось:

— К Рождеству женится… Никуда не денется.

— Пойди поешь! — причитала мать. — Матрена щей погреет.

— Благодарю, мама, я сыт, — с трудом ворочая языком, выдавил из себя Влас онемевшими с мороза губами.

Мать, махнув рукой, скрылась в спальне, остервенело хлопнув дверью. Влас шагнул к себе, скинул кофр на кресло и, бросив на пол пальто и кепи, рухнул на кровать, с удовольствием вытянувшись. Хорошо-то как лежать и ни о чем не думать! Хотя как тут не думать, когда кругом одни неприятности? Раиса Киевна умерла. Степан вон чуть больше месяца дал, а там прощай, свобода! И черт Власа дернул при знакомстве обмолвиться Полине, что хоть сейчас готов на ней жениться! Интересничал, цену себе набивал. Думал привязать покрепче, чтобы был свой человечек в царских апартаментах. А Полина взяла и поймала на слове. И теперь не вывернешься. Семейка дворцовых лакеев держит за горло мертвой хваткой.

А тут еще нависшая над Александрой Федоровной угроза. Князю Зенину маг сказал, что отмена заклятия возможна? Значит, про эту отмену как можно скорее нужно узнать, пока с императрицей не приключилось несчастье. У Власа и рекомендация от девицы Макаровой к магу имеется. Влас вдруг подумал, что было бы недурно явиться к фон Ченскому и сделать заказ на Полину. Никого не удивит, если Влас подарит невесте дорогую сумочку из магазина Мюр и Мерилиз, которая приглянулась Полине в модном журнале за прошлый месяц. Нет, конечно, потом он обязательно отменит заказ, что же Влас, изверг какой? Хотя… Мысль о свободе приятно защекотала желудок и увлекла в сладостный мир грез.

Пробуждение оказалось вполне прозаичным.

— Одетым завалился! Ни стыда у человека, ни совести! — под аккомпанемент будильника зудело над ухом, Влас открыл глаза.

Мать с ворчанием собирала с пола разбросанные вещи.

— Вот ведь наказание! Вставай, там к тебе пришли.

Влас свесил ноги с кровати и живо поинтересовался:

— Кто же?

— Пиголович твой из полицейского архива, — буркнула матушка.

— Не говорил зачем?

— Мне твои приятели не докладываются!

Заинтригованный, Влас наскоро проделал обязательную сотню атлетических движений, за пару минут покончил с туалетом и побежал на кухню. И застал Соломона Наумовича в совершенно необычном для него виде. Это был уже не нахохлившийся филин, а распустивший перья попугай. Архивариус подобрался, расправил плечи, втянул, насколько возможно, брыли и деликатно вкушал пирожки. Облокотившись на стол и подперев подбородок ладонью, Матрена с материнской нежностью смотрела, как Пиголович опустошает блюдо.

— Вы кушайте, небось не объедите. Я много напекла, глядите сколько, — приговаривала кухарка, похожей на окорок рукой указывая на покрытый чистым полотенцем таз под столом.

— Матрена Васильевна, вы не только ослепительная красавица, вы еще и божественно печете, — тщательно пережевывая последний пирожок и запивая чаем, нахваливал отставной сердцеед.