Мария Спасская - Молитвослов императрицы

— Что ты сказал? — прошептала я.

— Что? — удивленно переспросил Волчанский.

— Повтори, что ты сказал!

— Да что такого? Они запросто могут вернуться в любой момент прошлого и… — начал было Женя и замолчал, настороженно глядя на меня. И одними губами проговорил: — Ты подумала про Катю?

Я сидела, застыв от нахлынувшего откровения. Должно быть, именно так чувствовали себя апостолы, узревшие живого Бога. Вот оно, то самое, во что я так хотела и очень боялась поверить! Значит, реально сделать так, чтобы… Господи! Жутко даже в мыслях произнести!

Испытав прилив небывалой энергии, я возбужденно схватила Женю за руку, умоляюще заглядывая ему в глаза.

— Мы можем договориться с Воскобойниковым? Пусть он нам расскажет, как попасть в то кошмарное шестое августа. Давай отдадим ему молитвослов.

— Мирослава, ты что? — выдернул руку Евгений. — Никоим образом! Я не готов на такие жертвы.

Я ненавидела его так, как никогда в своей жизни. Даже сильнее, чем в тот страшный момент. Больно сжалось сердце, и очень захотелось ударить кулаком по бородатой физиономии. Но я сдержалась. Глотая слезы, всхлипнула:

— Даже если мы сможем сохранить нашей дочери жизнь? Неужели тебе все равно?

— Только не надо делать из меня монстра, — поморщился Евгений, отворачиваясь к окну. — Как бы тебе ни хотелось, историю менять ни в коем случае нельзя. Это каждому из нас выйдет боком. Вспомни рассказ Бредбери про бабочку.

Вранье! Если бы путешественник во времени не раздавил эту чертову бабочку, ее мог бы слопать древний воробей! Или кто там питается бабочками? В конце концов, насекомое само могло погибнуть, влипнув в смолу! Врет Бредбери! Все врет!

— Да плевать мне на Бредбери! — заревела я. — На его лживую бабочку! И на историю! Мне нужна Катя!

На нас стали обращать внимание, и Женя перешел на шепот.

— Ты рассуждаешь как баба, — тихим голосом сообщил бывший муж. — Главное — благополучие моей семьи, а там трава не расти.

Глядя в его невозмутимые глаза, я задохнулась от ярости.

— И это говоришь ты? Ты, который это благополучие разрушил?!

— Даже не пытайся разбудить во мне чувство вины, — чужим голосом прошептал Волчанский. — Я не проявлю малодушия. Больше всего я хотел бы вернуться в прошлое и организовать покушение на Алису Гессен-Дармштадтскую еще в первый ее приезд. Я бы много дал, чтобы эта дама не взошла на Российский престол, — шептал он в запальчивости. — Это надо же до такого додуматься — канонизировать Романовых как страстотерпцев! Кто страстотерпцы — эта парочка? Отцы церкви, серьезно? Чем больше узнаешь, тем страшнее становится оттого, что в руках этих людей оказалась одна шестая часть суши. Николай и Алиса получили ровно то, что заслужили. Девочек жалко. И наследника. Но больше всего обидно за Россию. И все же я никогда не сделаю то, что может иметь самые непредсказуемые последствия. Не вернусь в прошлое и не выдерну Гессенскую занозу из многострадального тела России, хотя и очень хочу это сделать. В отличие от тебя, я верю Бредбери.

Я знала Волчанского. Когда им овладевала идея фикс, спорить с ним было бесполезно. Поэтому я молча поднялась и деревянной походкой двинулась к стойке поста, белевшего в середине коридора.

— Мирослава! — окликнул Волчанский.

Я неохотно обернулась. Бывший муж ткнул пальцем в тележку и требовательно произнес:

— Забери свой продуктовый магазин! Мне ничего не нужно.

Я вернулась и покорно покатила гостинцы обратно. Медицинская сестра заполняла журнал. Я притормозила перед постом, молча положила перед ней полис Волчанского и, гремя колесами тележки по линолеуму, направилась к выходу. В голове стучала одна мысль — нужно действовать самой, без помощи Евгения. Выменять молитвослов на возможность исправить непоправимое. Меня нимало не беспокоило, что в архиве будет обнаружена пропажа экспоната. Уволят? Пожалуйста. Пойду под суд? Да ради бога! Я готова умереть, только бы получилось!

От девицы Макаровой Влас вышел ближе к полуночи и, взяв на Литейном извозчика, успел на последний поезд. Всю дорогу до Царского Села продремал.

Выйдя из вагона, на Вокзальной площади он огляделся в поисках экипажа. Ночь выдалась холодная, безлунная, и извозчики, как назло, куда-то все запропастились. Кутаясь в пальто и надвинув на самый нос кепи, Влас торопливо шел от вокзала к дому на углу Широкой и Бульварной улиц. Воскобойников так устал за этот бесконечный день, что ему было решительно все равно, жива Раиса Киевна или отошла в мир иной. Им владела одна мечта — добраться до кровати и наконец лечь в постель и вытянуть ноги. Влас уже поравнялся с кованой оградой, за которой темнел дом Монитетти, когда из темноты к нему шагнула массивная фигура.

Фотограф дернулся и прижал к груди драгоценный кофр. Там была вся его жизнь — не только фотографический аппарат, но и императорские карточки. В городе было неспокойно. Постоянно кого-нибудь грабили, и Влас давно мечтал раздобыть пистолет Браунинга образца тысяча девятьсот десятого года, но все как-то не предоставлялось подходящего случая. Залаяла собака, но тут же стихла, а предполагаемый грабитель вдруг заговорил знакомым голосом, несомненно принадлежащим Степану.

— Доброй ночи, Влас Ефимович, — угрожающе пробасил брат Полины. — Отчего по ночам шляетесь?

— У приятеля засиделись, — невразумительно забормотал Влас. И зачем-то совсем уж глупо пояснил: — Слушали шаляпинскую «Блоху» и «Она хохотала». А вы тут зачем?

— А я поговорить. — Угроза в голосе собеседника нарастала. — Насчет Полины. Долго думаете с ней развлекаться? Ей замуж пора, а они ни о ком другом и думать не хочет. Все Влас Ефимович да Влас Ефимович. Нехорошо это. Так порядочные люди не поступают.

Подкрепляя внушение действием, Степан сжал кулаки и двинулся на Воскобойникова. Влас попятился назад, прикидывая шансы. По всему выходило, что сбежать не получится. А в открытом бою против механика, легко сгибающего пальцами гайки, не выстоять. И посему придется вступить в бессмысленные переговоры.

— Поверьте, Степан Степанович, намерения мои самые серьезные, — искренним голосом соврал Влас.

— А раз серьезные, так женитесь. — В лунном свете светлые брови механика сдвинулись к переносице. — До Рождества вам сроку даю, не сделаете предложение — пеняйте на себя!

И Степан растворился в темноте так же неожиданно, как и появился. Ситуация принимала нехороший оборот. Семья Полины была с традициями, и все ее члены, принадлежавшие к касте дворцово-служительского состава, так или иначе состояли при дворце. Отец — старшим садовником Александровского сада, матушка — одним из четырех основных кондитеров в кондитерской части при царской кухне, Полина ходила в горничных, а брат следил за машинами в Императорском гараже. С такими людьми ссориться было опасно. Особенно нехорошо враждовать со Степаном, приятели которого забавы ради частенько держали пари, кто выше поднимет многопудовый «Бенц».