Мария Спасская - Молитвослов императрицы

— Troyan.

— Да ладно? — съехидничала я. — Кто бы мог подумать?!

И тут меня прорвало — должно быть, бацилла паранойи от Евгения перекинулась на меня. Я почти кричала, не помня себя от ярости и злости:

— А может, это ты тут все снес? Дверка-то была открыта! Для чего ты поселился в соседней комнате? Кто ты? Что тебе нужно?

Он смотрел на меня долгим внимательным взглядом, а затем оглянулся и отступил в сторону, давая кому-то дорогу. В дверном проеме появился Эммануил. Тут уж мне стали понятны и чистота на кухне, и трудолюбивый парень, надраивающий в коридоре пол. Только Эммануил мог заказать клининговую службу в загаженную квартиру, нимало не беспокоясь, чья это квартира, а просто стремясь сделать место моего обитания максимально пригодным для житья. Муж обхватил меня за плечи и проникновенно сказал:

— Девочка моя, поехали домой.

— Убери от меня руки! — прошептала я. — Ты предатель.

Эммануил зарылся лицом в мои волосы и тихо выдохнул:

— Я так по тебе соскучился, Мира! Обещаю, больше не буду приставать с неприятными разговорами про больницу. Ну, больше не дуешься?

Майкл бочком-бочком, стараясь не мешать семейной сцене, покидал комнату, а я, уткнувшись в плечо Эммануила, не отрываясь, смотрела на американца. Воскобойников или нет? Как узнать?

— И правда, поехали отсюда. Я так устала, — проговорила я, выходя из комнаты и запирая ее на ключ. Эммануил протянул несколько купюр заканчивающему уборку азиату и свернул к черному ходу. Надо же, помнит, что я не могу проходить по двору! Мы вышли на лестницу и спустились вниз. И как я не заметила его машину? Должно быть, из-за темноты. Личный шофер мужа выбрался из-за руля и услужливо распахнул дверцу с моей стороны. Я откинулась на сиденье, Эммануил устроился рядом, сгреб в охапку и чуть слышно застонал.

— Давай родим свою маленькую Катю, — прошептал он мне в ухо.

И тут я поняла, как выяснить интересующий меня вопрос. Геронтолог доктор Белкин — вот кто мне нужен! Женя говорил, что врач упоминал в своей книге бессмертного Воскобойникова. Значит, владеет так необходимой мне информацией. Отстранившись от Эммануила, я смущенно пробормотала:

— Я сама об этом думала, но мне уже тридцать восемь лет.

— Какая ерунда! — покусал он мочку моего уха.

— Это может быть проблематично, — еще больше отстранилась я. — Нужно проконсультироваться со специалистом. Организм все-таки изношен, велик риск рождения ущербного малыша.

— Обязательно проконсультируемся. Ты знаешь, к кому обратиться, или лучше навести справки?

— Можно бы было съездить к доктору Белкину. Правда, он в Питере.

— Завтра и полетим.

— У него очередь на два года вперед.

— Это не твоя забота, любовь моя.

Эммануил достал смартфон и принялся разговаривать с разными людьми. Мы уже подъезжали к дому, когда он в очередной раз нажал клавишу отбоя, обнял меня и проговорил:

— Ну вот, договорился. Завтра в три часа дня нас ждут на Набережной Мойки. Будь готова к полному осмотру.

Я даже не сомневалась, что он может все, мой консерваторский кавалер.

Лет с двенадцати у меня появлялись самые разные «кавалеры», как называла парней моя старорежимная бабушка. Виталик был кавалер из секции фигурного катания. Андрей — кавалер из художественной школы. Еще были Валерик и Шурик. Эти кавалеры из соседнего подъезда отчаянно матерились, с утра до ночи глушили пиво, по очереди стерегли меня во дворе и бились из-за меня не на жизнь, а на смерть. Мне это, разумеется, льстило, и время от времени я ловила себя на мысли, что готова стать девушкой того, кто победит.

И также был «консерваторский» кавалер Эммануил Коган, с которым в начальных классах музыкальной школы мы сидели за одной партой на сольфеджио. Тогда еще никто из нас не знал, что толстый мальчик, над которым потешались все кому не лень — только я не изводила его своими насмешками и называла исключительно Эммануилом, — что толстый мальчик Эммануил Коган станет пианистом мирового уровня. Тем самым Эммануилом Коганом, который собирает полные залы и за кем по городам и весям двигается неизменный обоз восторженных поклонниц, к которым он совершенно равнодушен.

В четвертом классе Эммануил перешел в музыкальную школу при консерватории, но меня не забыл и продолжал осыпать знаками внимания. Я посещала все его концерты и выступления. Честно говоря, мне и самой было приятно слышать за спиной шепот «осведомленных» зрителей: «Видите девочку в первом ряду? Ну да, беленькую, хорошенькую, в бархатном платье. Гениальный Коган играет для нее».

С музыкой у меня не сложилось, и я поступила в историко-архивный. Где и познакомилась с кавалером из института Волчанским. Эммануил хоть и был приглашен, на свадьбу не пришел, прислал корзину орхидей с вложенной запиской: «Что бы ни случилось в твоей жизни, Мирослава, я всегда буду тебя ждать. Просто приди и позвони в дверь. Если меня не окажется дома — ключи у консьержки».

Я приехала к нему после больницы. Приехала и позвонила в дверь. Никто не открыл, и я отправилась вниз за ключами. Консьержка, отдавая ключи, долго сравнивала меня с прилагавшейся к ключам фотографией десятилетней давности, должно быть ища и не находя сходства, но все-таки прониклась драматизмом ситуации и ключи отдала.

Когда я вошла в квартиру, меня поразило, что Эммануил действительно меня ждал. Уезжая в гастрольный тур, он не мог знать, что в моей семье случится несчастье и я приду к нему жить, однако холодильник был забит едой, а спальня выглядела так, точно была приготовлена для принцессы. На трюмо стояли разноцветные коробки нераспечатанных духов, баночки с кремами, стопки косметических средств, а в выдвижном ящичке дожидались своего часа наборы французской декоративной косметики. Шкаф был заполнен одеждой моего размера, а в прихожей высились коробки с обувью.

Вот и теперь Эммануил сделал то, что никому другому не под силу — договорился о приеме у знаменитого доктора Белкина. В благодарность за предоставленную возможность выяснить, кто такой Майкл, я была необыкновенно нежна с Эммануилом, осыпая его ласками и внушая уверенность, что и в самом деле мечтаю зачать от него ребенка. И он, наивный, верил. Пару раз во время горячих признаний во мне принималась буянить совесть, требуя прекратить издеваться над человеком, которого с трудом переношу, хотя уверяю в обратном. Но я надевала на совесть смирительную рубашку материнской любви. Я готова на все во имя моего котенка. Я мать и ради Катюни имею право на любую ложь. Кто подобное не пережил, все равно не поймет.

В шесть утра водитель позвонил в дверь и сообщил, что машина подана. Я встала и отправилась умываться, отметив, что Эммануил поднялся раньше меня и уже приготовил завтрак. Мы поели, и пока я приводила себя в порядок, муж запустил посудомоечную машину и застелил кровать, чтобы пришедшей домработнице было меньше забот. Воскресенье — день пустых дорог, «Кадиллак» домчался до аэропорта за какие-то сорок минут, и утренним рейсом мы вылетели в Петербург.