Мария Спасская - Молитвослов императрицы

Пока я предавалась воспоминаниям детства, в замке загремели ключи, распахнулась входная дверь, и в квартиру ворвался сын. Лицо Сергуни горело ярким румянцем, глаза азартно сверкали.

— Ну, вот и все, родители, в иняз мне путь заказан, — с порога объявил он, скидывая рюкзак.

— Что случилось на этот раз? — насторожилась я.

Сережа ходит на подготовительные курсы в институт иностранных языков, собираясь стать переводчиком, и всякий раз возвращается с подобным заявлением, ибо до хрипоты отстаивает перед преподавателями свое особое, зачастую кардинально отличное от общепринятого мнение. А «самых умных», как известно, нигде не жалуют.

— С преподавательницей литературы опять поцапался. — Сын снял бейсболку и пристроил на вешалку. — Началось с задания привести примеры оксюморонов. Ну и пошла классика. Живой труп, горячий снег, близорукая дальнозоркость и тому подобные банальности. Я говорю — заблудившийся трамвай. Нина Васильевна на меня смотрит вопросительно — не понимает. Я поясняю — обычный трамвай не может заблудиться, ибо ходит строго по раз и навсегда обозначенному рельсами маршруту. А у Гумилева трамвай заблудился, что, несомненно, оксюморон. Нина Васильевна обрадовалась и давай рассказывать, каким Гумилев был патриотом и какой глубинный патриотический смысл вложил он в это стихотворение, имея в виду поезд времени, сошедший со старых рельсов царизма и устремившийся навстречу новой жизни. Я не удержался и говорю — да нет же, это стихи о мистических переживаниях великого путешественника. Ибо поэты сродни радарам — улавливают все загадочное и необычное, что происходит в нашем мире. Ну и, конечно же, стихи о любви.

— Ну и зачем ты с ней спорил? — вздохнула я. — Пусть бы говорила что ей вздумается. Ты ведь знаешь, что прав.

— Ну как же, мама! — горячился сын. — Терпеть не могу, когда за поэтов додумывают, что они хотели сказать в своих стихах! Нина Васильевна от возмущения даже заикаться начала. Где же тут любовь? — говорит. Я говорю — Настенька — это та, кого Гумилев любил всю свою жизнь, его рано умершая от скоротечной чахотки двоюродная сестра Кузьмина-Караваева. Николай Степанович часто упоминает ее имя в своих стихах. Не знаю, мам, откуда эта «Настенька» взялась, но мне все время почему-то приходит на ум не Машенька, а Настенька. Нина Васильевна так обрадовалась моей оговорке! Говорит — у поэта нет Настеньки, а есть Машенька! И «Машенька» в поэзии Гумилева — это образ России! Ты, Волчанский, даже стихов этих не знаешь, а берешься судить!

Переживая несправедливое обвинение, сын задохнулся от возмущения. Сказать такое ему! Помнящему наизусть всего Гумилева и Мандельштама!

— Ну, я, чтобы доказать, что знаю, начал читать.

Сережа прикрыл глаза и хорошо поставленным голосом принялся декламировать знаменитое стихотворение Николая Гумилева, и закончил:

— Видишь, мам, опять эта «Настенька»! — расстроился сын.

Я поднялась на цыпочки, не переставая удивляться, как же Сережка вытянулся за этот год, и поцеловала сына в совсем еще детскую щеку. В дверях комнаты с неизменным томиком Ламартина в руках появился Евгений.

— Ты, парень, молодец, что с Ниной Васильевной сцепился. За свою позицию нужно бороться, — облокачиваясь на косяк, похвалил муж. И понимающим тоном добавил: — А Настенька у тебя в голове потому, что ты неравнодушен к Захаровой из второго подъезда.

— Да ну тебя, пап! — насупился Сережа, расшнуровывая кроссовки. — Я думаю, что это тот, который несется через пространство и время и на чью волну настроился Гумилев, любит какую-то Настеньку.

Женя усмехнулся и примирительно проговорил:

— Так оно и есть, сын. Признаю свою вину — без разрешения лезу в твою личную жизнь, куда ты имеешь полное право меня не пускать. В качестве компенсации с меня билеты на футбол.

И, обернувшись ко мне, спросил:

— Ну ты идешь Когана слушать?

Молчавшая до сих пор соседка, похоже, только и ждала этого вопроса. Она перестала намывать свою комнату, приблизившись к распахнутой двери, выглянула в коридор и едко проговорила:

— А полы кто будет мыть, если все только и будут Гумилевых читать и Коганов слушать?

— Людмила Николаевна, я помою, — тут же вызвался Сережа, доброжелательно глядя на нашего коммунального тирана. — Только сниму джинсы и помою. Мама, ты иди, не беспокойся.

И я пошла, не сомневаясь, что сын замечательно уберет квартиру. Он у меня золотой. Мой любимый мальчик.

И все бы у Власа получилось так, как он задумал, но встреча с Раисой Киевной нарушила его планы. Опасаясь преследований физика, Влас как можно скорее уехал из Финляндии, посчитав, что самым удобным местом для того, чтобы отсидеться, будет Лазурный Берег Франции. Денег на жизнь хватало — способ Ашота Шавловича помогал существовать вполне безбедно. Влас больше не терзался рефлексиями, что его мелкие кражи из прошлого до неузнаваемости изменят будущее, а просто брал из разных стран и эпох то, что удавалось взять более-менее без осложнений. Поселившись в Ницце под вымышленным именем, Влас внимательно изучил коленкоровую тетрадь и обнаружил, что переход в шестнадцатый год произойдет очень нескоро. Это случится в Москве, на Чистопрудном бульваре, в мае месяце восемнадцатого года двадцать первого столетия. Но что такое пятьдесят лет, когда перед ним простирается вечность?

От скуки Воскобойников начал захаживать в игорные дома, в основном проигрывая, но иногда и выигрывая вполне приличные суммы. Чаще других он посещал казино «Роял», время от времени ловя на себе пристальный взгляд его хозяйки — пикантной дамы, всегда окруженной поклонниками. Красивая молодая женщина смотрела на него так, как будто хотела, но не решалась что-то спросить. Равнодушный к женским чарам, Влас игнорировал эти взгляды. Но одним тихим августовским вечером мадам Бьянка все-таки подошла к Власу. Воскобойников выходил из курительной комнаты — с недавних пор Влас находил особый вкус в крепких сигарах, — когда хозяйка «Рояла» шагнула из-за портьеры и тихо проговорила на чистейшем русском языке:

— Только не отпирайтесь. Вы — Влас Воскобойников.

От неожиданности Влас споткнулся и едва не уронил зажатый в ладони бокал коньяку, но справился с накатившей слабостью и сухо спросил по-французски:

— Мадам, что вам угодно?

— Прошу вас, месье, пройдемте в кабинет, — обворожительно улыбнулась мадам Бьянка, и Влас скорее уловил внутренним чутьем, чем увидел что-то знакомое в этой улыбке.

В кабинете дама вдруг обняла его и, покрывая щеки поцелуями, возбужденно заговорила: