Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

— Что с тобой такое? — сказала она. — Привидение, что ли, увидел в торфе?

Дом заходил ходуном. Как и предсказывала Гвен, под ураганным ветром через него перекатывались волны. С подоконников полилась вода.

— Этому дому больше сотни лет, — сказала девушка, положив руку мне на грудь. Но сразу же убрала ее и повесила мой джемпер на спинку стула.

— Значит, если его раньше не снесло в море, то и теперь не снесет? — уточнил я.

— Вот именно. Самые сильные порывы ветра в Великобритании зарегистрированы на Ансте. На Макл-Флагга, я тебе рассказывала.

— Сильнее, чем сейчас?

— Сто семьдесят три мили в час.

— Но это же невозможно, — сказал я, вытирая лоб. Чтобы расслышать ответ, мне пришлось подойти вплотную к Гвен.

— Вот и метеорологи говорили, — она усмехнулась, — что это невозможно. Зашкаливало измерительные приборы. А потом налетел порыв еще сильнее и сдул все эти приборы в море.

Громыхали ставни. Мы стояли в полутьме, в отсветах горящего торфа.

Девушка шагнула ко мне. Закусила губу. Произнесла:

— Но этот дом выдержал.

Она хотела . Чтобы я сделал следующий шаг, чтобы она могла раскрыться и впустить меня. Я чувствовал ее запах, аромат волос и влажной шерсти нижнего белья. От нее пахло мокрым морем и мокрым животным.

Наутро остров выглядел влажным, чисто умытым. Выглянуло солнце, и от земли поднимался пар. Пахло странной смесью соли и земли, дождя и гнили.

Там, где торф сорвало бурей, землю разукрасили черные полосы. Вода несла груды травы и водорослей. У берега в клочьях пены бултыхался пла́вник. Там, где ободралась кора, просвечивала желтоватая древесина. В основном сосна, вероятно норвежская, но и еще какие-то деревья, неизвестные мне. Они могли приплыть сюда из любой точки земного шара.

Вон и Гвен идет. Не радуясь хорошей погоде, она прошла мимо меня прямо к сараю.

Надутая, отвергнутая.

Этой ночью я едва не поддался желанию и любопытству. Жаждал узнать и кто она такая, и что искал Уинтерфинч: два вопроса, встретившиеся в одной сырой точке. Я тоже хотел . Увидеть ее с голыми плечами и обнаженной шеей, стащить остальную одежду и взять ее прямо на полу.

А потом рассказать ей все, что я знаю. И потребовать от нее такой же честности.

Но циничная, недобрая рассудительность остановила меня. Что-то было спрятано в сарае под досками, и так тщательно, что, видимо, у Эйнара были на это веские основания. Что-то, что, видимо, искала и Гвен.

Она промаршировала к самой воде и остановилась.

— Ты чего? — спросил я, поравнявшись с ней.

Гвен не ответила. Я подошел на пару шагов поближе и увидел, что на волнах качается дохлая овца с окоченелыми ногами. Время от времени тушу переворачивало так, что копыта торчали из воды обгорелыми спичками. Голова овцы болталась, между зубов высунулся язык.

Я вошел в воду и схватил ее за задние ноги. Шерсть колыхалась в воде, сначала повторяя движение волн, потом мои движения. Я выволок ее на прибрежные камни.

— На что она тебе? — удивилась девушка.

— На что?

— Дa?

Но ведь это была овца. Домашняя. Вытаскивая ее, я чувствовал, будто вытаскиваю часть своей жизни в Хирифьелле. Тяжелой, многотрудной. Эта ноша тянула к земле, как узы, связывающие меня с хутором. В ухе у овцы была желтая метка, такого же цвета, как и в Норвегии.

Я вытащил тушу на большой округлый камень. Вода потихоньку скатывалась с ее шерсти. Гвен пошла к сараю, такая же мрачная, как отголоски furious gale.

Я ожидал, что услышу стук засова, а потом — скрип распахнувшихся ворот. Вместо этого раздался грубый крик : «What the hell?!» [44] Что за черт?! ( англ. ).

Ворота сарая сорвало штормом. Непогода добралась до « Зетленда» , вдребезги разбив часть досок кормы. Дерево в этом месте превратилось в щепу, как обломанное полено. Но вода не попала внутрь, и лодка прекрасно держалась на воде, окруженная радужной лужицей разлившегося масла.

Гвен вскочила в лодку. Мотор завелся с первого оборота, и она подала назад. Думая о том, выдержал ли натиск бури сарайчик на Ансте, где стояла « Патна» , я прошел по камням к месту, откуда мог бы забраться в лодку.

Но Гвен не подошла к берегу. Лодка покачивалась на волнах в нескольких метрах от меня. Девушка дала мотору большие обороты и окинула меня взглядом, каким, должно быть, Дункан Уинтерфинч окидывал Эйнара. Сказала: « Goodbye, you…»

Остальное заглушил рев мотора. « Зетленд» взлетел над водой, и она исчезла вдали. Поднятые лодкой волны били о берег.

Я оставил овцу на земле. Открутил доски, закрывавшие вход в сарай, и снова принялся разгребать торф. Измазал руки жирной черной массой. Скоро набросанная мной куча торфа так выросла, что перестала пропускать свежий воздух от двери, но к этому времени я уже раскопал что-то продолговатое, черное.

Гроб.

Показались первые после шторма чайки. Они кружили над островом, и в открытую дверь я увидел, что самые смелые уже клюют овцу. Я взял нож, выпотрошил и ободрал животное. Кровью с моих рук смыло черный торф. Тушу я подвесил в сарае, а внутренности выбросил в море, где на них тут же накинулась целая стая чаек.

Постоял, прислушиваясь — не заревет ли « Зетленд»? Тишина.

Я вернулся внутрь и посмотрел на гроб. Снаружи чайки кричали все громче, пока не смолкли, склевав все дочиста.

При свете парафиновой лампы я оттер поверхность дочиста. Показались лилии.

Легкие, изящные очертания лилий, вырезанные на покрытом черным лаком дереве. Кроны цветов и стебли были выложены отливающими белизной каплями перламутра. Свет играл на орнаменте подобно тому, как играют на земле тени, отбрасываемые на закате солнца. Проступали все новые узоры. Боковые стороны были украшены изображениями леса. Не броскими картинами, а точно намеченными, элегантными очертаниями. Одиночные крупные деревья среди небольших скоплений молодой поросли. Полные силы, несущие мечту о мире. Можно было разглядеть каждую травинку. Изумительная прорисовка, сложная даже для художника с отточенным карандашом в руке.

А Эйнар ведь использовал стамеску.

Теперь откопанный гроб стоял передо мной целехонький, а вокруг, как распавшаяся форма для отливки, валялись комки торфа.

Вот и правда, подумал я. Когда-то он похоронил правду здесь. Я поднялся на ноги и взялся за крышку. Она сидела плотно. Я ухватился покрепче и потянул с такой силой, что весь гроб приподнялся с чавкающим звуком. Потом я почувствовал, как крышка хрустнула и подалась.

С лампой в руке я опустился на колени. И с облегчением, и с разочарованием одновременно.

Там лежали две вещи.

Старый дробовик изящной формы. Вблизи было видно, что он залежался. Длинные потертые стволы заросли налипшей на них пылью. Деревянные детали были густо навощены, отчего приклад казался единообразно серым.