Лариса Соболева - Любовница Синей бороды

— Имений у вас нету! — в запале выкрикнул Иона.

— Как это нет? — усмехнулась Наташа. — У нас пять имений, деревни и села, пашни и леса, без малого три тысячи душ…

— Ни душ, ни имений, ни пашен с лесами у вас и вашей матушки больше нет-с. Я вам не однажды втолковывал, да вы слышать ничего не желали, сударыня. Все ваше богатство — я да Фомка с каретой и еще Анисья.

Это было новостью и неправдоподобием. Наташа — девушка с хорошим приданым, еще два года назад с Агриппиной Юрьевной вели переговоры лучшие фамилии в округе о будущем ее дочери, мол, неплохо бы породниться. Три имения с деревеньками и полторы тысячи душ, не считая пуховиков, лошадей, выездов и прочих мелочей, обещалось в приданое за Натальей! Далеко не за каждой княжной дают такое приданое.

— А куда ж они подевались? — еще не верила в катастрофу Наташа.

— Проданы-с!

— Проданы? Кому?! Когда?!!

Иона молчал, глядя в пол. Что-то незнакомое Наташе было сейчас в его облике. Может быть, углубились морщины, и оттого лицо приобрело усталый вид. Или выцветшие глаза потеряли уверенность. Или опустились плечи. А немногим ранее Иона ходил прямо, гнул руками подковы, скакал верхом. Но эти изменения говорят о старости, они так же естественны, как смена дня ночи. Нет, что-то еще появилось в Ионе — тусклое, нерадостное.

— Матушка не могла продать имения! — более чем его, уговаривала Наташа себя. — Да сколько раз она говаривала: «Самое большое богатство — это земля. Ничто не сравнимо с ней. Все бренно и не вечно, кроме земли. Голодай, воду пей, но землю не продавай». А ты говоришь — проданы? Ты нарочно меня обманываешь, чтобы я не поехала на бал?

— Я правду сказал.

Эта правда, которую Наташа не принимала и не понимала, забилась в голове, словно колотили по ней молотом. Крах, конец! И припомнила Наталья, что много из того, что было ценного, она давно не видела у матушки.

— Где драгоценности? Я все перерыла…

— И драгоценностей нету-с.

— Мы… — Наташа не могла выговорить ужасное слово, лишь одними губами шевельнула: — Мы разорены? Отвечай, Иона! Разорены?

— Да-с!

Ответ Ионы убил девушку. Состояния теряли в один единый миг, это Наташе было известно, но не такие огромные, как было у Гордеевых! Как могло случиться, что и Гордеевы потеряли состояние? Наташа упала на стул, глаза ее блуждали в потрясении, словно искали из лабиринта краха хотя бы узкую тропинку, которая привела бы к спасению. Вдруг со всей очевидностью Наташа представила, что ждет ее и матушку без денег. Значит, все усилия напрасны? И этот скверный старик до сих пор молчал! Взглянув на него, она залилась слезами. Теперь Наташа плакала от обиды, несправедливости и жалости к себе. Плакала от стыда, только сейчас сообразив: ведь потому и не принимали ее знакомые матушки и всякие чины — знали, что Гордеевы нищие.

Иона мог вынести любые лишения — голод, холод и нужду, но не слезы Наташи. Он всегда удовлетворял все ее капризы, стоило его любимице захлюпать носом, за что получал выговоры от Агриппины Юрьевны. Не имея своих детей, он нянчился с нею, когда выдавался свободный час. Постарше стала — в игры с ней разные играл, шалости покрывал, а в возраст вошла — поучал, советом наделял, ездить верхом учил, стрелять из ружья. Привык к ней, жалел, ибо слабая она. Но сейчас Наташа плакала так, что и сердце Ионы заплакало.

— Наташа, голубка моя ненаглядная… — залепетал он жалостливо. — Я ж сказывал: в Неаполь нам надо, а ты не слушалась. Матушка берегла тебя от беды… Наташенька… не горюй… Не плачь, тебе говорят! Ты Гордеева, а Гордеевы всегда голову держали прямо! Жизнь твоя лишь началась, много еще приключится и доброго, и худого. А тебя дядя ждет, он позаботится о тебе. И я, покуда жив, в обиду тебя не дам.

Он подошел к девушке, робко и неумело обнял ее, как обнимал бы свою дочь. Чувствуя в старике единственную поддержку в этом страшном мире, где она очутилась одна с непониманием, Наташа прильнула к его груди и разразилась еще большими слезами.

— Наташенька… — гладил ее по голове Иона, старый холоп, и дрожащим голосом уговаривал: — Не плачь, лапушка… Оплачу я счета, бог с ними, чтобы тебя стыд не мучил. А потом обещай, что поедем в Неаполь…

— Зачем, зачем ты не сказал мне все сразу?

— Молода ты еще, не поймешь…

— И все ж мне необходимо попасть на бал. Там будут важные господа, вельможи, которые поспособствуют… Может, удастся свидеться с матушкой… Пусть матушка сама мне скажет, почему… А потом… потом уеду. Обещаю тебе, Иона, обещаю…

Анисья сделала ей прическу, разделив волосы на пробор, остальное завила горячими щипцами и уложила локонами, которые спускались от макушки до шеи. Совет такой ей дала модистка, потому что, мол, прически а-ля грек давным-давно не в моде, их делают лишь отсталые дамы и старые девы. У Наташи имелись кое-какие украшения, подаренные матушкой в дни именин, но в них являться на московский бал было не совсем уместно. Перебирая скромные драгоценности, Наташа ограничилась сережками с маленькими бриллиантиками, такое же колечко она никогда не снимала, затем протянула Ионе шкатулку со словами:

— Продай. Полагаю, на великосветские балы мне не ездить, стало быть, ни к чему они мне, а деньги всегда понадобятся.

В другой бы раз Иона порадовался ее разумности и рассудительности. В другой бы раз он воспринял внезапное взросление девушки с чувством гордости, ведь в том виделась и его лепта. Но как грустны были глаза Наташи, как беспомощны, сколько в них детского отчаяния и обиды! Иона решил: пусть съездит на бал, она ж еще дитя, потанцевать ей охота. Все равно ведь не добьется свидания с матушкой. А как не добьется, один путь останется — в Неаполь. Иона молча принял шкатулку.

— Ой, до чего ж вы хороши, Наталья Ивановна! — трещала Анисья, поправляя воздушные складки. — Королевна! И красавица писаная!

— Будет тебе, — сказала Наташа, натягивая перчатки. — Подай сумочку… Ой! А веер? — Она кинулась к вещам Агриппины Юрьевны, перерыла их. — Как же быть? Иона!

— Ась? — очнулся тот, будто не видел, не слышал, что именно Наташа ищет.

— Матушка сказывала, будто у тебя веер есть. Дай его мне.

— Невозможно-с… — пробасил старик.

— Опять споришь? Это никуда не годится.

— А как потеряешь? — И он покосился на горничную.

— Да почему ж непременно потеряю? Иона, пойми, никак нельзя мне без веера.

— Да на что он тебе?

— Лицо прятать, коль понадобится. И нехорошо на бал являться без веера, неужто не понимаешь? — Видя, что Иона глух к ее просьбам, Наташа всхлипнула раз, другой…

— Ладно, ладно… — замахал руками Иона, затем развязал бант под воротничком, расстегнул рубашку (он одевался не по-холопски, а по-господски).

На его шее вместе с крестом висел длинный футляр. Иона снял шнурок, открыл футляр и протянул обычный, ничем не примечательный веер из слоновой кости с грубой резьбой Наташе. Раскрыв его, она поразилась еще больше: