Лариса Соболева - Любовница Синей бороды

— Хочу побыть одна, — не соврала и не сказала правду она.

— Вчера ты не ночевала дома.

— Если бы ты был трезв позавчера, то заметил бы, что я и ту ночь не была дома.

— И где же ты проводишь теперь ночи? — сжав челюсти, спросил Илья.

— Иногда у подруг, — все же соврала Лада.

— А иногда…

Он не закончил фразу, но за многоточием стояли грязные слова, предназначенные Ладе. Эти слова врезались ей в уши, словно она их услышала. Как же так происходит: двое людей начинают совместную жизнь по любви, но вдруг однажды кто-то из них берет себе право перекраивать жизнь другого, распоряжаться ею по своему усмотрению? И любовь куда-то девается, а на смену ей приходит… пофигизм.

— Не хочу отвечать, — сказала Лада.

— Не хочешь? Я что, не имею права знать…

— Не имеешь, — не грубо, но твердо оборвала его Лада. Уже были и слезы, и крики, и грубости… Она поражалась себе, ощущая внутри полный штиль, поэтому говорила отчетливо и холодно: — Ты живешь, как тебе нравится, а я не хочу жить так, как ты меня вынуждаешь. Посмотри на наш дом. Здесь противно находиться, но тебя это не волнует. Тебя вообще ничего не волнует — ни дом, ни дочь, ни во что она одета, ни что ест. Почему ты забрал у меня право решать, что делать, тогда как сам не считаешься со мной? Почему ты решил, что я твоя рабыня? Я вынуждена готовить еду почти из воздуха, стирать дешевым порошком до мозолей, потому что машину купить не на что, заниматься ребенком да еще и работать, чтобы было на что купить этот самый дешевый порошок… А что ты для меня делаешь? Ни-че-го. Ну и получай это ничего теперь от меня.

— Ты, как мартовская кошка, бегаешь по мужикам?! Ну, и дрянь… Дешевка! Не ожидал от тебя, не ожидал… Я же тебя в порошок сотру, ты это знаешь. И ты этого заслуживаешь! Провоцируешь меня, да? От тебя же мокрого места не останется, идиотка!

Фыркнув, она попыталась выйти из комнаты. Он предпринял обычный способ урегулирования конфликта — притянул жену к себе. Но поцелуя не получилось — Лада отвернула лицо. Спросила:

— У тебя даже мысли не возникает, что ты стал мне противен?

Илья оттолкнул ее, забегал по комнате. Он был взбешен, ударял кулаком то в стену, то по столу, тем не менее к двери жену не подпускал. Лада оставалась непоколебима:

— Ударить меня хочешь? Ну, попробуй. Ты уже ничего не изменишь. Я — слышишь, я! — теперь сама буду распоряжаться собой, а не ты.

— Тогда уходи совсем! — закричал он, указывая на дверь.

— Если бы я была одна, ни на минуту не осталась бы здесь, — на пределе взрыва заговорила и Лада. — Но у меня есть дочь… кстати, твоя тоже… я должна думать о ней.

— Я теперь сомневаюсь, что это моя дочь!

Подлые слова мужа ударили так, что смыли недавние угрызения совести Лады по поводу измены. Какое счастье, что из этого кошмара, который когда-то был ее семьей, она сейчас попадет в объятия мужчины, с которым и поговорить есть о чем, и в постели с ним не повинность отбываешь, а получаешь удовольствие. Лада попыталась прорваться к двери, но муж успел перехватить ее:

— Ладно, Лада, всякое случается, я прощаю тебя.

— А я не прощаю тебя! Никогда не прощу!

Она вырвалась, открыла дверь. А на пороге стоял… еще один интеллигент, не любящий пить в одиночку, а только под «задушевную» беседу, — приятель Ильи Лескин. Лада указала мужу на него:

— Вот твоя семья, он тебе давно заменил и меня, и дочь! Тебе с ним хорошо водку пить? А мне хорошо быть с другим, — потом она зло прошипела Лескину в лицо: — Подслушивал? Иди, иди, поплачьтесь друг дружке в жилетки, тряпки! — И сбежала вниз.

— Может, записку написать? Мол, ау, князь из Италии! — предложил Вадик, стоя в аэропорту возле выхода, откуда появились прилетевшие в город пассажиры воздушных лайнеров. — Как мы его узнаем? Народу вон сколько, а особых примет его у нас нет.

— Не суетись, — бросил Щукин, выискивая в толпе, идущей навстречу, Монтеверио. — По трансляции объявят, где мы будем ждать его, если не догадаемся, который тут наш князь.

— Что тут догадываться… — вздохнул Гена. — Сначала идут титулы, а потом он.

— Точно! — ахнул Вадик, заметив среди толпы невысокого, полноватого, но при том очень элегантного пожилого мужчину в бежевом пиджаке. — Сразу видно: не наш человек. Елки-палки, ему, наверное, через каждые полслова поклон надо отвешивать.

— Синьор ди Монтеверио? — подошел к нему Щукин.

— Господин Щукин? Очень рад, — запросто протянул руку князь.

— Позвольте представить, мои помощники: Вадим… Геннадий… — После рукопожатия Щукин немного расслабился, а до этого, чего греха таить, волновался.

Оперативники схватили чемоданы гостя в количестве трех штук, потом все загрузились в машину. Выезжая со стоянки, Щукин по-деловому набросал план действий:

— Сейчас доставим вас в гостиницу… то есть в отель. Вы отдохнете…

— Нет-нет, — возразил Монтеверио. — У меня такая же русская натура, как у вас, следовательно, я крепкий. Вы удивлены? Мои корни здесь, в России. Так сложилось, что мужчины нашего рода предпочитали жениться на русских женщинах. Последним женился на русской мой дед после Первой мировой войны. Я люблю русскую культуру, русский язык, русскую историю и считаю себя почти русским.

Синьору Монтеверио было примерно шестьдесят, и держался он очень прямо. Его лицо с тонкими, но не классическими чертами излучало покой, какой бывает на лицах людей, не знавших ни особых тягот, ни забот, ни потрясений. Особенно Щукина поразили руки гостя — кисти длинные, жесты выверенные, изящные. При всем при том в синьоре чувствовалась простота, но не та, которая хуже воровства, а настоящая, кристальная, которую можно сравнить со свободой (если не путать свободу с анархией). Монтеверио был абсолютно свободен во всех своих движениях, словах, жестах, и его свобода никого не ущемляла. Да, он был аристократом, каких даже в кино не показывают.

— Меня заботит картина, — сказал Монтеверио. — Как она пропала?

Щукин рассказал, что уже стало ему известно, ведь пока следствие не представляло собой тайну. А про себя следователь подумал: если Монтеверио — заказчик кражи и задумал увезти картину тайком, то, как говорят в народе, спину поломает. Естественно, его здесь не выпустят из поля зрения.

— Печально, — вздохнул итальянец. — Значит, кто-то знает ее лучше меня.

Щукин отставил вопросы на потом — подъехали к гостинице. Монтеверио проследовал в заказанный для него двухкомнатный люкс, пригласил Щукина и ребят в номер. Архип Лукич из вежливости напомнил гостю, что ему бы следовало отдохнуть после дороги, но итальянец был непреклонен:

— Эта картина мне дорога, она должна была принадлежать моей семье, с ней связана гибель моих родственников здесь, в России. Я заинтересован в том, чтобы ее нашли. Чем раньше я поделюсь с вами своими знаниями, тем быстрее, надеюсь, вы ее… поймете.