Шота Горгадзе - Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката

Как-то ранним вечером дед пошел выпустить псов из вольера, Кот же, на свою беду, как раз возвращался в дом после двухдневного отсутствия. Дед, в сумерках не приметив кота, открыл дверь собачьего вольера. Без звука Ксеро рванул вперед и в два прыжка очутился рядом с Котом. Кот был на самой середине небольшого двора и при всей своей прыти явно не успевал ни запрыгнуть на крышу загона, ни добраться до дома. Помню, я кричал собаке что-то вроде «стоять», «назад» но… столько дней томной испепеляющей ярости, и тут такая возможность отомстить.

Дед все сразу понял и молча смотрел на обреченного кота. Кот, стоя чуть боком к нависшему над ним огромному псу, присел на всех четырех и сделал маленький, короткий прыжок навстречу собаке, оказавшись у той под нижней челюстью, в непосредственной близости от огромной собачьей пасти. Ксеро, не ожидая такого поворота, был вынужден сделать шаг назад, чтобы иметь возможность видеть кота, а увидев, схватить. Тяжелое, мощное тело пса, разогнавшись, не могло изменить направления движения настолько быстро, насколько это было необходимо для подобного маневра. Ксеровы задние лапы, готовые было к толчку вперед, теперь мешали ему. Несколько мгновений собака неуклюже разбиралась со своим телом, в досаде широко открыв пасть так, что набок вывалился розовый, широкий, как лопата, язык. Этой небольшой заминки оказалось достаточно для Кота.

Не думаю, чтобы тот спланировал все заранее, хотя кто вообще может знать что-либо наверняка, когда дело касается черного одноглазого Кота? Возможно, там, где он оставил свой глаз, он получил взамен него изрядную долю опыта. Он подался немного вбок и вперед, прямо к жуткой собачьей пасти и… ухватил пса за язык.

Пес заметался вокруг врага, держащего язык в своей маленькой пасти, и не мог закрыть свою, чтобы попросту откусить мучителю голову: Кот не позволял приблизиться к себе ни на йоту, моментально отскакивая назад и вынуждая пса повторять все свои движения. Вдобавок, пустив в ход правую лапу, умудрился в мгновенье ока располосовать собаке нос. Прошло совсем немного времени такого шаткого противостояния, а язык и морда Ксеро были уже все в крови, нос разодран в клочья. Измученный пес просто лег на землю и, скуля, пополз к отступающему в направлении дома Коту. Наконец, решив, видимо, что он достаточно близок ко входу, Кот разжал пасть и, выпустив собачий язык, одним прыжком оказался внутри дома. Ксеро остался лежать за два шага от порога, поскуливая и заливаясь кровью.

Я помню, что я плакал. Дед улыбался, гладил меня по голове сухой сильной ладонью.

— Ничего, бичо, ничего.

В Москву я въехал во сне.

Все, что мне раньше рассказывали о Москве, оказалось сразу же по приезде или впоследствии, с годами, не так, не совсем так или совсем не так.

Я приехал, остановился у родственников и через две недели, имея диплом, поступил в аспирантуру. Никто не требовал у меня взяток за поступление. Мои учителя вызывали во мне уважение, мои однокурсники — дружбу или влюбленность в зависимости от пола, и я прожил в этом городе шесть лет, которые промелькнули, как один длинный день. Все шло по плану, иначе и быть не могло.

Точно так же, по плану, прошли и последующие пятнадцать лет, в течение которых я перестал быть стажером в коллегии адвокатов и стал адвокатом, перебрался из чужого офиса в собственный, пересел с общественного транспорта на личный, завел секретаря, двух помощников, уборщицу Зульфию, тигрового питона Баффи, привычку курить сигары, выступать на телевидении и радио и никогда не жениться.

Если бы меня спросили о деталях, мне было бы почти нечего сказать. Возможно, потому что все эти пятнадцать лет я был занят.

Помнится, работы было много всегда, с самого первого дня, и со временем становилось все больше. Однако, начиная с момента приезда, я неизменно, несмотря ни на что, раз в год ездил к родителям в Батуми на месяц.

Первую неделю по приезде всегда было трудно: Москва не отпускала. Однако я был настойчив: по одной и той же тропинке я приходил к морю, садился в тени одной и той же скалы и по нескольку часов в день делал одно и то же.

Я делал Ничего.

Это великое искусство сильно недооценено в наши дни. Человеку необходимо назло суетливой ежедневности иногда остановиться, сесть у моря и начать вдумчиво, не спеша, не пропуская ни одного самого маленького мгновения, делать Ничего.

Делание Ничего занимало обычно два-три часа в день, и, когда мне казалось, что я сделал на сегодня уже достаточно, я собирался и уходил.

Тридцать дней в году дома исчезали из моей жизни так же быстро, как исчезают куда-то сквозь пальцы зажатые в кулак песчинки, которых вот только что был полный кулак, а теперь их едва хватает, чтобы пересыпать в другую ладонь, и можно сосчитать по пальцам.

Дома меня ждали покой и неспешное течение счастливо сложившейся жизни, наблюдая за которой, казалось невероятным, что там, в Москве, меня ждет совсем другая жизнь: суета, сутолока, иногда совершенно чудовищная по своим масштабам неразбериха взаимоотношений Человека и Закона. Поначалу я вел несложные гражданские и административные дела, затем начал брать и уголовные. Вначале я работал на имя, потом имя начало работать на меня.

Работы всегда хватало и становилось больше и больше. Я зарабатывал все больше. Я знал все больше. Я становился увереннее в себе. В моих клиентах значились известные и состоятельные люди Москвы, и здесь, как и везде, все тоже шло по плану. Я работал днями и ночами все эти пятнадцать лет, чтобы Москва приняла меня, и это в конце концов произошло. Меня все чаще приглашали на телевидение, я мог позволить себе вести несколько дел безо всякой платы, из чистого альтруизма, просто потому, что мне так хотелось.

При этом я чувствовал, что увяз.

Нет, дела о разделе «звездного» имущества, нелегальном строительстве, иск брата на брата своего — это хорошо. Заработок. Работа. Я по-прежнему делал Свое Дело.

Но…

Пожалуй, последний миф среднего возраста — миф о том, что твое дело, которым ты занят, дает тебе свободу. Если однажды ты сделал правильный выбор и это — действительно твое, а не чье-либо чужое дело, то забудь о свободе: ты будешь работать всю свою жизнь, ежедневно, без выходных, отпусков и увольнительных. Твое Дело отнимет у тебя то, что в телевизорах и кухнях принято звать свободой — право на некомпетентность, поверхностность суждений, запланированный отпуск. Взамен ты получишь лишь одно — репутацию. А это — еще больше работы.

Я зарабатывал внушительные деньги и не намеревался останавливаться. Я практически перестал общаться со многими из друзей прошлого. Не потому, что стал снобом и не желал тратить на них время, а потому, что они один за другим исчезали из моей жизни за символическую плату. Мне порой кажется, что они даже не догадывались, что продешевили, и просто продолжать дружить со мной могло быть для них более выгодным вложением, чем разовый «заработок». К слову сказать, выглядело это слишком банально, чтобы уделять описанию этой процедуры пару страниц. Если коротко: «друг детства» звонил спустя 20–30 лет тишины с фразой: «Шота, привет! Помнишь меня? Я — Георгий! Ты куда пропал, сто лет не виделись! Надо встретиться!» Ну а на встрече (иногда на первой, иногда на второй, если «друг детства» любил «многоходовки») звучало: «Слушай, очень нужны деньги! Одолжи на месяц пару тысяч евро, до конца марта верну!» Отдавал, глядя с грустью в глаза друга, потому что знал: вижу его в последний раз в жизни. Иногда хотелось сказать: «Возьми не в долг, а просто так. Только не пропадай».