Анна Данилова - Проклятие Клеопатры

— Что нас решили унизить? Ты же это хотел спросить, Марк? Здесь не надо быть умным, чтобы понять это. Я тебе больше скажу, смотри…

Они подошли к светящемуся в темноте голубому указателю.

— «Черная».

— Деревня Черная. И что?

— Марк, в этой деревне Зою убили, — прошептал, судорожно дергаясь телом от холода и нервов, Петр Аркадьевич.

Они встали, не зная, что им делать дальше.

— Надо идти, — у Марка зуб на зуб не попадал. — Другого варианта нет. Пойдем в эту деревню. Скажем, что на нас напали, оглушили… Кстати, у тебя что-нибудь болит? Ну голова там или еще чего?

— Нет, по голове не били. Но она все равно болит, и сухо во рту. И тошнит. И холодно. Хоть бы штаны оставили, уроды!

В деревню вошли с рассветом. Сиреневая дымка нависла над крышами домов, верхушками деревьев. Проснулись петухи. Но на улицах не было ни единого человека. Постучали в первый дом. Долго стучали, понимали, что люди еще спят. Какой-то мужчина вышел на крыльцо, увидел двух раздетых мужчин, перекрестился, потом, словно опомнившись, обматерил их и снова скрылся в доме.

— И так будет везде, — сказал Убейконь. — Предлагаю забраться в какой-нибудь сарай, укрыться там соломой и хотя бы согреться. А если повезет, то, может, найдем какую-нибудь куртку или фуфайку.

Решили уйти с центральной улицы, чтобы не пугать местных жителей и не привлекать к себе внимание, свернули в зеленый, густо поросший высоким репейником проулок и вышли к огородам, оттуда открывался вид на исподнее деревни — сараи, пристройки для скота, курятники. Забрались в пустой сарай, набитый свежим сеном, устроились в самом углу, зарывшись в сухую траву, как в одеяло, и попытались поспать. Но головная боль не унималась.

— Я понял, это те люди, тот человек, который приходил к нам и показывал фотографии убитой Зои, — сказал Захаров.

— Да что ты говоришь, Петя, а я и не догадался! — огрызнулся Убейконь. — Давно хотел тебе сказать, Петя, что ты — форменный идиот. И это по твоей вине мы здесь. Это ты, Петя, втравил меня в эту историю. Ты — мерзавец, который рассказал мне о том, что Зоя задолжала тебе деньги, ты предал ее, ты поступил, как последний подлец…

— А ты рассказал ей об этом, — успел вставить Петр Аркадьевич, морщась от боли в затылке.

— …вот она и взбесилась, взорвалась и ушла от тебя, негодяя.

Они ругались, обвиняя друг друга в том, что произошло.

— И этот человек, который, может быть, уже заявил в полицию о том трупе, хорошо знал Зою, иначе она бы не рассказала ему о нас, о том, что мы кого-то там наказывали…

Тема плавно перешла на тему «наказаний», пытались вспомнить, кому из них первому пришла мысль о том, как можно поиздеваться над людьми, как попугать их.

— Теперь вот решили проделать нечто подобное с нами, — сказал Захаров.

— По-моему, это было ясно еще там, возле указателя. Деревня Черная как-никак. Слушай, Захаров, ты бы придумал уже что-нибудь. Чего ты смотришь на меня? Думай!

— Нужен телефон, чтобы позвонить Севе.

— А ты помнишь наизусть его номер?

— Нет, — растерялся окончательно Петр Аркадьевич. — Но все равно надо кому-то позвонить, хотя бы в полицию!

— И что ты им скажешь?

— Всю правду. Ну или почти всю. Что мы с тобой ужинали у меня и вдруг очнулись ночью, здесь… Понятное дело, что про следователя я не скажу.

— Ладно, делать нечего. Надо выбираться из этой истории. Обратимся к местным жителям, не звери же они. Попросим, чтобы вызвали полицию и дали одежду. Ну и поесть.

Контраст между тем, в каком комфорте, тепле и сытости жил Убейконь, и тем, в каком положении он оказался сейчас, был настолько велик, что он, хоть и разговаривал со своим другом, пытался что-то понять, осмыслить и найти выход, все равно считал, что все это слишком страшно, чтобы оказаться реальностью. Ему и раньше снились кошмары, правда, совершенно другого плана, во сне он бывал в только ему известном или придуманном им городе, где стояли дома с темными окнами и незапертыми дверями, через которые он входил, выходил, убегал, выбирался, отстреливаясь или прячась от каких-то врагов, убийц. Он не помнил, чтобы там, во снах, ему было холодно или голодно. Дома у него в спальне стояла удобная кровать с ортопедическим матрацем, прошитым какими-то немыслимыми серебряными нитями, под головой были мягкие итальянские подушки, в комнатах было тепло, и вообще ощущение комфорта давно уже стало для Марка Убейконя привычным. Он как-то рано понял, что ему нужно от жизни, учился в правильной школе и правильном университете, знакомился с правильными и нужными людьми, пока, наконец, не занял свою нишу в бизнесе и не открыл банк. Он умел договариваться с людьми, знал, с кем можно иметь дело, а с кем — нет. Научился обходить закон с помощью друзей, чья деятельность была связана с искусством. Спонсируя сомнительные проекты, он получал большие откаты, к тому же научился переправлять деньги в офшоры. Он был человеком увлекающимся, любознательным, никогда не отказывался поучиться чему-то полезному у других и не стыдился этого. Он считал себя умнее и прозорливее своего друга Захарова, которому по жизни просто везло и который открыл свой первый банк на деньги отца. И вот это самое везение больше всего и бесило Убейконя.

— Послушай, Петя, я сам пойду вон в тот дом, видишь? — Он припал лицом к дощатой стене сарая, чтобы получше через щели разглядеть окрестности. — Дом богатый, там живут нормальные, адекватные люди. Я пойду к ним, повторяю, один, потому что, если нас будет двое, это может их напугать. А там я скажу, что меня похитили. Представлюсь им, назову свое имя. Пусть погуглят, увидят мой портрет в Интернете, а я пообещаю им денег. Много денег, если они отвезут меня обратно домой.

— Ты прав. Иди, а я тебя здесь подожду.

Убейконь ушел, Петр Аркадьевич следил за ним взглядом, пока тот не скрылся за калиткой. Через какое-то время из дома вышел мужчина, открыл ворота, затем вернулся в дом, вышел уже вместе с Марком, они сели в большой серый джип и… уехали.

Марк, понятное дело, был одет. Джинсы, джемпер. Наверное, его и накормили. Но почему он уехал один, без него? Куда? Быть может, в полицию?

Закутанный в колючее сено, голодный, с больной головой, Захаров лежал и думал о том, как он мог так ошибиться в человеке. Марк. Друг. Как он мог с ним так поступить?

Сил не было пошевелиться и начать как-то действовать. Его клонило в сон. Он уснул и видел во сне Зою. Она постоянно ускользала от него, куда-то убегала, и ее волосы, длинные, блестящие, подхваченные ветром, развевались за ее спиной…

Он так и не понял, что с ним произошло тогда, когда он увидел ее первый раз на репетиции в балетной школе, куда заглядывал к своему другу Пастухову. Привыкший получать все самое лучшее, он иногда обращался к нему с просьбой организовать встречу с той или иной девушкой. Редко когда отношения с девушками длились больше месяца. Но в тот раз, когда он увидел Зою, да к тому же еще и услышал мнение Пастухова о ней, что, мол, недотрога, девочка чистая и хорошая, ему захотелось другого. Он вдруг представил себе, что она, молодая и красивая, талантливая и чистая, принадлежит только ему. Фантазия его разыгралась, он увидел ее в своем воображении беременной, нежной и трогательной, носящей под сердцем его ребенка. И эта мысль, это желание настолько увлекли его, что он, отправляясь на свидание с ней, готов был пообещать все, что только она захочет, чтобы только она согласилась. Ребенок связал бы их, и никуда бы она от него не делась.