Инна Булгакова - Последняя свобода

— Да уж разумеется.

— Поэтому будьте со мной откровенны.

— Этого не обещаю.

Я не взорвался, нет, на меня — как дар свыше — нашло благословенное бесстрастие. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

— Расскажите, пожалуйста, о дне и вечере шестого августа девяностого года.

— Пожалуйста. Мы с Колей бродили по лесам-полям, он показывал окрестности. Потом пошли в кино, в пансионат. Вернулись в начале одиннадцатого.

— Дальше.

— Я поднялась на чердак, а Коля пошел на кухню принести что-нибудь поесть. И пропал.

— Надолго?

— Часа на два. Он разыскивал мать.

— А вы что делали?

— Ничего. Сидела на кровати.

— Два часа… в темноте?

— В темноте.

— И не спустились вниз?

— Я устала. И на улице черт знает что творилось.

— Что?.

— Ветер. Молнии.

Не подкопаешься, а ведь чувствую: врет!

— Что было дальше?

— Коля вернулся, мы легли спать.

— А утром?

— Пошли на озеро купаться.

— «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю, ничего никому не скажу», — пробормотал я слова глупой песенки. — Сегодня в гардеробе вашего прадеда я нашел вещи Марго, мой халат и нож. Как они к вам попали?

— Я их тоже нашла.

— Какое совпадение! Где же?

Она улыбнулась угрюмо, не ответила.

— Где?

— Как где? В озере.

— Вы издеваетесь надо мной?

— Вы издеваетесь!

— Нет, какие фантазии!..

— Леон! — она вдруг схватила меня за руки, как тогда. — С вами никогда не случалось…

— Ну, ну?

— Провалов в памяти?

— Не делай из меня сумасшедшего!

— Успокойся, — она принялась поглаживать мне руки; я напрягся — это какой-то новый ход, будь осторожнее! — вырвал руки.

— Я тебе все расскажу. Или не надо? Как тебе лучше?

— Я сказал: не издевайся.

— Ладно. Мы с Колей ныряли в масках и ластах не очень далеко от мостков. Вдруг он говорит: «Пойду дяде Васе позвоню, может, мои у него». И ушел. Ну, я поплавала под водой и увидела большой темный предмет. Ощупала: кажется, ручка есть… подняла на поверхность: большая дорожная сумка.

— Невозможно! Огромное озеро. Не бывает таких случайностей, ты знала!

— Бывает! — отрезала она, глядя на меня исподлобья. — Как раз если швырнуть с мостков. И ориентир: самая высокая сосна напротив.

— Могила там?

— Нет, нет, что ты! Успокойся.

— Ты видела эту сумку раньше? Видела?

— Да.

— Где?

— Ну… у вас где-то в доме. Я подплыла к тому берегу…

— Почему не к нашему?

— Здесь был народ.

— Так ты знала, что в сумке!

— Нет, но все было… необычно. В пещерке я расстегнула молнию…

— Да почему все тайком?

— Говорю: все необычно. Увидела ваш халат — в крови. Шифоновое платье Маргариты Павловны — тоже в крови. Нож — на лезвии и ручке — следы крови. Ну, сумочку и остальные вещи.

— Ты взяла паспорт?

— Паспорта не было. Тут я услышала крик Коли с середины озера, забросала пещерку ветвями и травой и поплыла ему навстречу. Он сказал, что умер дедушка.

— Почему ты не отдала ему вещи?

— Леон, ты что, совсем тупой?

— Я, наверно, болен, не соображаю ничего. Что было потом?

— Я вернулась в тот же вечер на озеро и забрала сумку. Вода в нее почти не проникла.

— Однако странно, что сумка не всплыла, она легкая.

— Ты говоришь: странно? — Мария глядела на меня пронзительно. — Странно? Так ведь в ней лежал камень.

— И ты оставила его возле пещерки.

— Ну не в Москву же тащить…

— И стала писать мне письма.

Она вдруг бросилась ко мне на колени, обхватила горячими руками за шею, прижалась что было сил; я сидел как камень.

— Леон, я боюсь!

— Ну, ну…

— Вот уже два года я… мне страшно!

— Ну чего? Чего ты боишься?

— Безумия.

— Деточка, скажи мне все, мы справимся.

— Ты что! И потом, я все сказала.

— А сон? — я заговорил почему-то шепотом: — «По ночной улице идет человек, сильный ветер развевает черные одежды. Под фонарем он оборачивается… Я видела только губы — крупные и красные… Это очень страшный сон… Его одежда в крови».

Мария слушала, не прерывая, я слышал стук сердца — и мой, и ее. Она легко соскользнула с колен, оттолкнув меня, села опять на кушетку. Я едва мог вынести этот золотой сверкающий взор.

— У вас такая память?

— Такая.

Ее порыв — ко мне — уже совсем иссяк; она сидела холодная и отчужденная. Да, оставил славный старичок наследство: раздвоение личности. Было безумно жаль.

— Вот как я представляю, Мария. Коля спустился вниз, долго не приходил. А ты смотрела в оконце на улицу. Кто-то с сумкой прошел под фонарем и оглянулся. И ты его узнала.

— Вам сказать: кто?

И тут, к собственному изумлению, я инстинктивно выпалил:

— Нет!

Она усмехнулась.

— Да я никого не видела. Это ваши фантазии, Леон. Так вы прекращаете следствие?

Я долго смотрел на нее и кивнул. Слишком близко подошел я к разгадке, слишком лично она меня задевала. Но как избавиться от этого всепоглощающего ужаса? Как?

— А вы уедете в Голландию? Немедленно!

— Ну, это же не так просто. И у Коли еще отпуск…

— Так зарегистрируйтесь и поезжайте пока в Крым, например. У Коли есть деньги.

— Вы этого хотите?

— Да.

— Хорошо. Прощайте.

Она ушла. Я продолжал неподвижно сидеть в кабинете, как в каком-то склепе из театра ужасов: задрапированное черной тканью «надгробье», вещи убитой, нож, «Отрок». Это она, конечно, стерла кровь с картины. Погоди! А как попали страницы из тетради к Василию?.. Как, как… К любимому дяде Васе! Проще пареной репы подсунуть.

А вдруг?.. Их сегодняшний разговор с Юрой. «С этой историей надо кончать». — «Но как?» А если она связана всего лишь с ученичком… Господи, да хоть с самим дьяволом, разве я смогу (сам, добровольно!) засунуть ее в психушку!

Марго, я предатель и вычеркиваю себя, последнего, из скорбного списка.

Вещички и камень положить в сумку, а также письмо, сережку, страницы и закопать. Нет!.. я сам почувствовал, что улыбаюсь безумной улыбкой… в американскую мусоросжигалку! Улучу момент, когда Гриши не будет на даче… и Аллы не будет… так ведь она исчезла, умерла! В общем, когда их обоих не будет, я улучу момент… «Огонь сильнее!»

Я схватил халат-хламиду, принялся запихивать его в сумку… опять укололся. Брошку или булавку надо снять, не сгорит, вообще все «несгораемые» вещи… Я начал разглядывать и ощупывать черную ткань. Вот! Что это? Темно-красная тоненькая палочка. Я не сразу понял, что это такое, а когда понял… Голова закружилась, и чей-то голос сказал: «У нее прямо патология какая-то — все резать, резать, на солнцепеке живем».

Я откинулся на спинку кресла и стал ждать рассвета.

Я ее нашел. Там мало что осталось, не смогу описать, мне нехорошо, не по себе. Плоти уже нет, а кости сохранились. И волосы — как я представлял: черная спутанная грива. А череп… нет, про череп не надо… вообще не надо, я же все снова закопал. Аккуратно, ничего не видно, никто не найдет.