Олег Лукошин - Бандитские повести [СИ]

— Я не знаю, — повела обиженно плечами женщина. — Он не докладывал. Из школы пришёл, посидел дома час, потом куда-то убежал. Ничего не говорил.

— Ну, может он просто забыл, что сегодня урок?

— Вот уж не знаю! — фыркнула женщина. — Забыл он или не забыл — разве мне это известно? Убежал, и всё — никому ничего не сказал.

Я чувствовал себя последним идиотом и от ощущения этого начинал нервничать.

— То есть, урока не будет? — спросил я.

— Как не будет? — широко раскрытыми глазами посмотрела она на меня. — Вы не хотите урок проводить?

— Я хочу урок проводить, но если нет Филиппа, то это значит, что урока не будет.

Женщина обеспокоено поднесла руку к лицу. Приложилась ладошкой ко рту.

— Иван! — шепнула она трагично. — Филиппу необходимо развитие. У него трудное детство, он сам трудный ребёнок, через занятие английским, музыкой, через занятия спортом я хочу приобщить его к другим реалиям жизни. Вы понимаете, я хочу показать ему, что в жизни существует и что-то другое, чем пустая и бессмысленная обыденность. Я вас очень прошу, Иван, не бросайте его! Ради бога, не бросайте! Мальчик воспримет ваш поступок как предательство, как измену, вы даже не представляете, к каким переменам в его психике это может привести.

— Ну хорошо, — сказал я. — Давайте подождём его.

Сорок минут я стоял в коридоре и ждал возвращения мальчика.

Женщина топталась рядом и с опасением на меня поглядывала.

— А вы действительно один пришли? — спрашивала она.

— Я действительно пришёл один, — отвечал я. — Мне не с кем ходить на занятия.

— Всё же мне показалось, что я явственно видела чью-то тень на лестничной площадке.

— Я был один.

— Бедный мальчик, а вдруг его поджидают в подъезде?

— Не думаю.

— Вы знаете, что сейчас масса таких случаев? Детей ловят в подъездах и насилуют. Часто убивают.

— Я не слышал про это.

— Да, господи, все только и говорят об этом! Скажите мне, — приблизилась она ко мне. — Вы хорошо относитесь к Филиппу?

— Я замечательно к нему отношусь.

— В ваших словах я слышу какую-то игривость. А мне бы хотелось, чтобы вы ответили искренно, как на духу, как на исповеди.

— Я отношусь к нему замечательно.

— Хорошо, — буравила меня взглядом женщина. — Я верю вам. Я хочу вам верить. Так сложно в наше время верить людям, но я постараюсь вам поверить. Что ещё остаётся мне, кроме как верить?

Филипп так и не вернулся, в конце концов я ушёл.

На город опустилась ночь, я шагал по весенним хрупким корочкам льда до здания своей малосемейки и мечтал о пол-литровом пакете молока, что лежал на балконе — по причине отсутствия холодильника — и батоне хлеба, который я оставил прямо на столе. В этот момент мне ничего не хотелось так сильно, как молока и хлеба.

Аня села на кровать и прислонилась головой к стене. Я резал на табуретке хлеб — кухонный стол уже не держался на ножках, пришлось вынести его на балкон. Последнее время я использовал в качестве стола одну из двух своих табуреток. Что-то подсказывало мне, что их век тоже не долог, обе они дышали на ладан. Кончина стола сместила мою среду обитания почти полностью в зал, на кухню я заходил только для того, чтобы поставить чайник — диспозиция эта мне в принципе нравилась, все дела я делал под работающий телевизор: ел, читал, даже спал под телевизор. Порой я не выключал его, даже уходя на улицу. Работающий телевизор отпугивал потенциальных воров.

Что с меня брать, усмехался я иногда своим мыслям, но тут же осаживал себя — а телевизор? Он у меня старый, раздолбанный, тридцать семь сантиметров его диагональ, но называется он NEC — а где-то я слышал, что это название серьёзной, но малоизвестной у нас японской фирмы. А как же DVD-плеер, снова говорил себе я, чёрт возьми, новенький DVD-плеер культовой китайской фирмы BBK, за который я отдал ни много ни мало две с половиной тысячи рублей? Он куплен не в комиссионном магазине, как телевизор, он куплен в фирменном магазине аудио-видео и бытовой техники, я копил на него два года, два года я откладывал на его покупку грязные и сальные купюры, недоедал и недосыпал, лишь бы он появился у меня, этот чудесный агрегат. На него ещё не истекла гарантия! Поэтому пусть работает телевизор, пусть воры обходят мою комнатёнку стороной, а я буду смотреть на моём плеере замечательные зарубежные фильмы.

— Да ведь? — подмигнул я Ане.

Она взглянула на меня своими открытыми голубыми глазами, в ответ на мой кивок заулыбалась и принялась елозить на месте.

Аня — олигофрен и мой единственный друг. Она жила с матерью в дальней по коридору квартире — через две от меня. Сегодня у матери ночная смена, она как обычно попросила меня посидеть с Аней, как обычно я согласился. Мне нравилась Аня, я чувствовал себя с ней естественно — пожалуй только с ней я и мог чувствовать себя так. Не то чтобы Аня сама не могла провести ночь в одиночестве, она провела их множество, но иногда, когда она оказывалась совершенно одна, с ней происходили небольшие срывы. Её мать, Алевтина Дмитриевна, рассказывала мне, что на Аню в такие часы нападал жуткий страх, и она начинала прыгать на стены. Не знаю, правда ли это, я никогда не видел Аню в таком состоянии, со мной она всегда бывала спокойной и улыбчивой. Может быть Алевтина Дмитриевна и приврала кое-что, она была очень неуравновешенной женщиной и любила поорать на соседей в коридорах малосемейки. А может быть на девушку так успокаивающе действовал я сам — чёрт, мне это льстило немного, а Алевтина Дмитриевна мне так и говорила: «Ваня, Анька всегда радуется, когда тебя видит! Нравишься ты ей».

Внешне Аня совсем не похожа на ненормальную. У неё ясный, вдумчивый и смышлёный взгляд. Ну, может быть с лёгкой раскосинкой. У неё голубые глаза и каштановые волосы. Её рост — примерно метр семьдесят. У неё правильное телосложение. При ходьбе она почти не трясётся и ступает очень плавно — её движения просты и естественны. Ей двадцать три года. Обидно, что она не говорит, а только издаёт нечленораздельные звуки, но чем больше я общаюсь с ней, тем больше понимаю, что никакие это не звуки, а своеобразный язык, которым владеет только она. Иногда, по крайней мере мне так казалось, я понимал то, что она хотела мне сказать.

Я наложил в тарелку макарон и протянул их с куском хлеба Ане. Та взяла тарелку в руки и нехотя стала ковыряться в ней вилкой.

— Сытая что ли? — усмехнулся я. — Ну смотри, если не хочешь, я съем.

Аня что-то пробормотала.

— Хочешь? Ну ешь тогда, нечего их разглядывать.

Я наложил макароны себе и, усевшись на кровать рядом с Аней, принялся сосредоточенно их поглощать. Я был настоящей машиной по уничтожению еды и мог съесть всё, что угодно и в любом количестве. Наверное, количества этого не хватало, потому что моя прожорливость никак не сказывалась на физических кондициях — я оставался щуплым и костлявым.