Олег Лукошин - Бандитские повести [СИ]

Едва закончив говорить, Павел Аркадьевич рухнул на землю.

Марина бросилась ко мне, мы обнялись, а потом вместе отправились выкапывать бабки…

Ничё финал, да? И мне нравится. Да и Марина говорит, что по приколу. Я к чему его сюда вставил-то? Литературным творчеством хочу заняться. Тянет что-то к нему. Понимаю, что моё. Делать-то сейчас особенно нечего, деньги в бизнесе вертятся, времени свободного полно, вот и займусь писаниной. Романы сочинять буду, повести. Глядишь — известным стану.

Если печатать не захотят — говорят, такое бывает — можно самим издательство основать. Марина, кстати, уже заикалась на эту тему. Она ведь тоже тонкая натура и искусство любит.

Ну, а на самом деле всё было конечно не так.

Сергеич замахнулся топором и опустил его на мои пальцы. Отлетели сразу два — безымянный и мизинец. Ладно, что хоть на левой руке — не так жалко. Мне бы, дураку, надо их было потом найти, в тряпочку завернуть, да в больницу с ними заявиться. Глядишь, и пришили бы. Но чего-то ума не хватило.

— Хорошо! — заорал я дурью. — Отдам я тебе половину, отдам! У меня деньги. Только не делай этого больше.

— Нет уж, Лёня, — рычал за спиной Сергеич, — правила изменились. Победитель получает всё! А победитель — я. Так что ты отдашь мне все деньги, если хочешь остаться в живых. Если хочешь, чтобы в живых осталась эта баба.

Я вроде призадумался, но Сергеич снова замахивался топором, поэтому ответ был быстр.

— Ладно, ладно! Я согласен. Я на всё согласен!

Сергеич поднялся на ноги. Возвышаясь надо мной, ждал.

Я на карачках дополз до лежака. Того самого, что под навесом. Того самого, где мы спали. Под кучей травы, уже успевшей превратиться в сено, — она служила мне матрасом — и была зарыта перепрятанная мной пачка с деньгами. Место лучше этого я не нашёл.

Когда успел перепрятать, спросите? Со всеми этими эротическими и прочими переживаниями. Да вот успел. Я всё же не такой дурак, каким кажусь на первый взгляд. Бугра хоть и уважал, но доверия к нему, как и ко всем, не было.

Здесь же лежал и пистолет.

Я понял вдруг очень многое о дорогах, которые нас выбирают, понял именно в это мгновение. Это очень образное и ёмкое понятие, оно как сфера, оно имеет цвет, запах и вкус, если ты оказался внутри — вот так, усилием воли, напряжением мысли — то оно открывает тебе тайны. Это словно скрытый смысл жизни, словно недоступная истина. Поняв, что такое дороги, становится легче жить.

Самое главное, что я понял тогда: знак — это я сам. Они могут быть разнообразными и совершенно немыслимыми, эти знаки, но однажды, в самый ответственный момент выбора знаком, сигналом становишься ты сам.

Дорога выбрала тебя и хотя бы раз ты должен поблагодарить её за этот выбор.

— Вот твои деньги! — швырнул я Сергеичу пакет.

Он нагнулся над ним, поднял, разорвал целлофан. Достал пачку и, словно убеждаясь, что бабло реально, что он не спит, понюхал её.

В эту секунду я выстрелил. Потом ещё и ещё. Нажимал на курок снова, но в пистолете были лишь три пули. Все они достигли цели.

— Я безумно счастлива, — говорила мне Марина, когда мы усаживались в машину, — что ты понял всё правильно. Это очень непросто — поверить другому человеку. А ещё сложнее поверить себе самому.

— Просто я постарался не забыть твои слова, — улыбнулся я ей.

Она завела двигатель, мы тронулись с места.

Как раз в эту секунду я услышал звук моторной лодки. Видимо, это вёз нам продукты Валера Дятлов. Вот, небось, удивился мужик, когда увидел на месте стройки трупы!

Ну да ладно, там работы немного оставалось. Наверняка, нанял кого-нибудь доделать. К тому же нам он не успел заплатить, так что наверняка должен быть доволен таким развитием событий.

Вскоре мы купили дом. Точнее сказать, коттедж. Очень похож на тот, что мы строили Дятлову. Где именно? Ага, так я вам и сказал. Держите карман шире.

Деньги, как я уже упоминал, вложили в дело. Ничё, крутятся. Грех жаловаться. Матери переслал кой-чего. Но с тех пор не видел её — нельзя. Мало ли кто там поджидать меня может.

Сейчас у нас двое детей. Думаем, что можно и на третьего решиться.

Короче, всё у меня зашибись. Да и у Марины тоже.

Просто нас хорошая дорога выбрала.

Как я представляю себе ад? Как безвоздушное пространство без координат и притяжения. Ни неба, ни земли, ни горизонта. Словно червь, сдавленный со всех сторон безжалостным вакуумом, ты ползёшь по заранее отмеренной канавке — немного в одну сторону, немного в другую. Дальше не получается, потому что с обеих сторон тупики. И других направлений не существует, только эта короткая дорожка. Ни звуков, ни красок, ни чувств. Ад.

Когда в пятилетнем возрасте я посещал детскую поликлинику и, удивлённо озираясь на больших и крикливых дядь и тёть, обхватив ладошкой мамин указательный палец, стоял у её ноги в очереди в регистратуру, мир ещё не казался мне непонятным и враждебным. Он был шумен, интересен и ярок, в нём имелось немало привлекательного — вот хотя бы та белокурая девочка у стены, что ходила кругами над грязно-красной плиткой, время от времени она приподнимала голову и с робким интересом посматривала на меня — нет, мир определённо нравился мне в этот солнечный весенний день двадцатидвухлетней давности. Очередь продвигалась неимоверно медленно, мама переминалась с ноги на ногу и почему-то начинала нервничать — наконец, бросив на меня тревожный и требующий понимания взгляд, она бормотнула: «Ты постой здесь немного, я быстро. Никуда не уходи, чтобы наше место не заняли. Я успею, мне надо тут». И оставив меня, она засеменила по коридору, повернула за угол и исчезла из видимости — куда? почему? — эти вопросы вряд ли волновали тогда моё хрупкое детское сознание. Некоторое время всё вокруг оставалось таким же солнечным и беззаботным: девочка кружилась вокруг своей плитки, взгляд её был направлен в мою сторону, люди передвигались неторопливо, и лица их выражали равнодушное добродушие — чёрт, как же хорошо, когда лица окружающих тебя людей выражают добродушие, пусть даже и равнодушное!

Но вдруг всё изменилось: воздух пронзили невидимые, но явные колебания тревоги, движения людей сделались быстрее и лихорадочнее, солнечные пятна на полу закрылись набежавшей на небо тучей, белокурая девочка, схваченная чьей-то неумолимой рукой, в мгновение ока испарилась, а очередь, только что являвшаяся такой бесконечно длинной и расслабленно вялой, стала вдруг одного за другим отшвыривать стоящих впереди людей — они подходили к окошечку регистратуры, произносили какие-то слова и тут же отходили, получая пухлые прямоугольные книжицы. Я и сам не заметил как оказался один на один перед вырезанным в стеклянной панели полукругом окна. Окошко располагалось значительно выше моей головы, я не видел, что происходит за ним, не видел и даже представить не мог то могущественное существо, что восседало на той стороне, лишь тревожные раскаты грудного женского голоса донесли до меня шокирующие и непонятные слова: «Следующий!» «Говори, — услышал я чей-то шёпот сбоку. — Говори, мальчик, к тебе обращаются». «Кто там? — новые раскаты пугающих звуков достигли моих ушей. — Почему молчите?» Я пытался встать на цыпочки, дотянуться, посмотреть в глаза тому, кто требовал от меня каких-то действий и слов, но роста не хватало. Беспокойство нарастало с ужасающей силой, я испуганно оглядывался по сторонам в поисках мамы — мама не возвращалась. «Ребёнок, — слышался сочувствующий хрип. — Дотянуться не может». «Эх, парень! — раздался другой голос. — Давай-ка я тебя подсажу». И чьи-то сильные руки, схватив за бока, потащили меня наверх — вот полукруг окошка прямо над головой, вот он перед глазами… Тётенька в очках и в белом халате сурово и пронзительно смотрела на меня. «Ну, — разжались её губы, — говори». «Говори, парень!» — подбодрил меня голос, обладатель которого держал меня на руках. «Говори, мальчик! — вторил им сбоку сочувствующий хрип. — Побыстрее, все ждут». А я испуганно хлопал ресницами, пугливо опускал голову и отчаянно стремился выскользнуть из цепких объятий, что так безапелляционно сжимали меня. «Тебе карточку? — громыхало существо в белом халате за перегородкой. — Фамилия как твоя?» Отчаяние с каждой секундой захватывало меня в огромный и цепкий капкан, я готов был отдать всё на свете за то, чтобы меня отпустили, оставили в покое, забыли. Отдать всё за то, чтобы меня забрала к себе мама. Две большие слезинки выкатились из моих потерянных глаз и, помедлив мгновение, пустились в гонку по худым детским щекам. «Мать-то где? — вопрошал сердобольный хрип. — С мамой ты, мальчик?». «У-у, и слёзы…» — раздался разочарованный голос обладателя сдавивших мои бока железных щупалец. «Пусть мать дождётся, — вынесла свой вердикт страшная женщина за перегородкой. — Говорите, что вам?» — обратилась она к стоявшей в очереди следом за мной женщиной. «Погуляй пока», — наконец опустил меня на землю цепкий дядька со стальной хваткой. И я, освобождённый от необходимости отвечать на вопросы, от этой невыносимой и непонятной ответственности, почти счастливый, отбежал в сторону и стал тревожно оглядываться по сторонам. Мамы не было, не было мамы рядом, и счастья не получилось, и лишь новая порция горючих слёз побежала по щекам — я стоял, забившись в угол и растирал глаза кулачками, и чувство горечи разрасталось в моём маленьком слабом тельце. А мама вскоре пришла — наверное она отсутствовала не больше пяти минут, пришла и была удивлена, что её сын вдруг оказался вне очереди, что он не сумел назвать свою фамилию и год рождения, что он вообще такой жалкий и бестолковый и что теперь дяденьки и тётеньки, лишь несколько минут назад бывшие добродушными и приятными, не хотят подпускать её к окну регистратуры, так как наша очередь прошла, да и вообще не видели они, стояла ли она здесь — а ребёнок… ребёнка этого мы не знаем. И пришлось занимать очередь снова, и рассерженная мама, крепко сжав мою ладонь, вела меня потом к оказавшейся ужасно злой тётеньке-доктору, а после доктора, так же больно сжимая руку, тащила за собой домой. И вот тогда я понял, что окружающий мир, который казался мне придуманным мной самим, казался ручным и управляемым, что этот мир не хочет меня, не принимает меня, он желает высмеять, унизить и уничтожить меня, что этот мир против моего существования.