Николас Фрилинг - Опасные красавицы. На что способны блондинки

— А вы меня заинтересовали.

— Ну и ладно. Делайте какие хотите выводы. Я не знаю его. И не хочу знать.

— Он работал там с вами?

— Нет! — презрительно покачал головой старик. — Ничего не смыслит в антиквариате.

— Он, похоже, заправляет бизнесом.

— Тогда храни господь этот бизнес. Наверное, вы думаете, что это просто во мне ревность говорит, что без меня с магазином им не управиться. Но это тот бизнес, в котором нельзя работать без чувства, более того, без любви. Такой человек, как Сент, не любит ничего. Обожает только самого себя.

— Вы знали, что он, судя по всему, избавился также и от продавца?

Босбум, похоже, был удивлен.

— Неужели?

— Какая-то история про то, как тот упал и сломал руку и любит заложить за воротник.

— Гм. Полагаю, в этом есть доля правды, но он был приличным малым. Киссингер, немец, ненадежный и хороший мастер. Странно, почему он не зашел повидаться со мной.

— У вас есть его адрес?

— Я могу найти его для вас, если хотите, это где-то на Слотердейк. Странно.

— А что вы думаете насчет этой истории с нанятым парнем?

— Я не вижу в этом никакого смысла. Какой от этого прок? С таким же успехом можно было бы нанять машинистку. Что он умеет делать? Наклеивать марки, отвечать на телефонные звонки, заваривать чай. А вы как считаете? — Босбум посмотрел на комиссара неожиданно острым, тяжелым взглядом.

— Понятия не имею.

— Тут что-то кроется, и вы это чувствуете, а иначе вас бы здесь не было. Парень пришел к вам с рассказом о том, как нашел часы, вы говорите…

— Что, как он считал, весьма странно.

— Так оно и есть, — фыркнул Босбум.

— Эта история про то, как списывают товар, она совершенно не заслуживает доверия. Поскольку парень об этом ничего не мог знать.

Пожатие плеч.

— Какое-то современное барахло — оно не представляет никакой ценности. Я кое о чем догадываюсь. Сент все время сновал туда-сюда, вынюхивая и высматривая, и пилил Луи по поводу модернизации. Все это вздор: какой прок в хорошо поставленном антикварном бизнесе от современного серебра?

— Вы не видите в этом никаких положительных сторон?

— Ну почему же. Я уважаю хорошие французские поделки, но эти скандинавские штуковины… Ни подлинного чувства пропорции, ни подлинного вкуса. С таким же успехом можно открывать парикмахерскую.

Ван дер Вальк рассмеялся:

— Доброе словцо.

Старик фыркнул:

— Доброе словцо для Сента. А может быть, и нет. Если вы отнесетесь к нему серьезно, то, возможно, обнаружите в нем больше бандитского, чем просто ненадежного.

— Что заставляет вас так говорить?

— Ей-богу, затрудняюсь сказать. Может быть, у меня злобный, искривленный взгляд на вещи. Не люблю я этого парня, никогда не любил. Но что вам от этого? Приведу для его характеристики еще одно хорошее слово — на французском — patibulaire [38] Бандитский (фр.). . Мне не следует говорить таких вещей, — добавил он покряхтывая. — Несправедливо. Бездоказательно. Как ни крути, просто злословие за спиной у человека. Презумпция невиновности и все такое. Здесь нужна точность: я ничего не имею против него.

— Что ему может быть нужно от парня? — Размышление вслух.

— Нет, нет, не это; он не таков. Или я бы очень удивился.

— А нет ли у него, — внезапно произнес комиссар, — чего-либо на Луи?

Босбум выглядел крайне обескураженным и пару раз хрипло кашлянул, чтобы совладать с собой.

— Чепуха, чепуха. Как бы там ни было, я не собираюсь обсуждать Луи, я вам уже это говорил. Он оказывал мне доверие на протяжении многих лет, и я не собираюсь им злоупотреблять. Простите, конечно, я совсем не хочу вас обидеть. Но вынюхивать вот так… а почему бы просто не зайти и не сказать, в чем тут дело? Это нисколько не навредит парню. Этому малому нечего скрывать. Опять же это даст вам больше шансов выяснить, что к чему, чем все эти догадки.

Ван дер Вальк кивнул:

— Я даже подумывал о том, чтобы зайти в лавку, как добросовестный покупатель, и разыграть сценку. Я хочу повидаться с этим Сентом.

В ответ раздалось громкое бурчание.

— Хотите купить что-нибудь антикварное? Мой вам совет — не делайте этого, пока не знаете, за чем охотитесь.

— Сегодня утром я сломал свои часы. Увы, навсегда.

— Бог ты мой, — нетерпеливо продолжил Босбум, — если вам действительно нужны часы, я скажу вам… да что там, я даже… Вот, не знаю, подойдут ли они вам, но часы практически новые. — Он неуклюже доковылял до секретера, пошарил в маленьких ящичках. — С некоторых пор у меня кое-что осталось. Старомодные, но чудесные. Чистого золота, а не позолоченные, часовой механизм «Омега». Не автоматические, никакого кварцевого вибратора. Могут дать погрешность в одну-две минуты за месяц; не знаю, насколько это для вас важно.

Ван дер Вальк взял часы в ладонь, и они сразу ему понравились: тонкий золотой кружок с белым циферблатом и римскими цифрами и, как старые карманные, с крышкой.

— Секундной стрелки нет, — сказал Босбум голосом знатока, который сразу полегчал, так он мог бы разговаривать со своими розами, — они также не сообщат вам дату, или фазу луны, или всякие там специальные технические данные. Даже без подсветки. Но если вы нажмете на заводную головку, то сыграют для вас мелодию, совсем тихонько; это репетир. Изготовлены на заказ. Я вам покажу.

Его пальцы, заводящие часы, походили на обрубки, были грубыми, но поразительно точными и деликатными.

— Видите, четверть четвертого. — Он нажал на заводную головку, и часы заиграли в унисон с колоколами церкви, расположенной в двадцати милях, по ту сторону альпийской долины. Ван дер Вальк пришел в восторг. — Ну разве не прелестная вещица? — сказал Босбум, как будто это была новорожденная правнучка. — Я берег их для сына, но ему захотелось чего-нибудь посовременнее, — с горечью добавил он. — Уступлю вам за яблоко и яйцо. — Старомодная голландская фраза завершила процесс искушения.

— С огромной благодарностью, — сказал Ван дер Вальк, доставая свою чековую книжку.

Он заплатит больше, чем яблоко и яйцо, но ему не суждено было этого знать. Если бы в тот вечер он пошел приобретать часы у Сента, он признал бы свое поражение. Но комиссар знал, что значительные события зависимы от самых незначительных происшествий.

Послеполуденное обманчиво мягкое февральское солнце побудило Босбума выйти на улицу с бечевкой и садовыми ножницами, посмотреть, как его любимые розы перенесли зимние грозы. Пока с любовью, заботой и компостом он вскапывал и просушивал пропитанную влагой землю вокруг стволов, солнце пропало, как и всегда. И теперь близился вечер, неся с собой туман, погода снова становилась холоднее. Люди поеживались, становились раздражительными; трамваи позвякивали монотонно и безысходно на открытых пространствах Лейдсеплейн, современные повозки для чумных, взывающие к населению, чтобы увезти его покойников.