Мария Амор - Дар шаха

Дед Михаил поначалу сотрудничал в антисоветских журналах НТС «Посев» и «Грани», мечтая, разумеется, о настоящей героике. Но в 1950-х КГБ развернул такую активную охоту на верхушку НТС, что вскоре даже записные антисоветчики могли побаловать себя разве что запуском в советское небо воздушных шариков с подстрекательными агитками. Поэтому когда в 1956 году в Венгрии наконец вспыхнуло антикоммунистическое восстание, Миша помчался туда сломя голову.

На демонстрации перед зданием парламента свежеиспеченный революционер увидел черноволосую и черноокую красавицу. В этой точке версии деда и бабки расходились – каждый уверял, что это он выхватил другого из-под гусениц советского танка. Но дальнейшее было неоспоримо: несмотря на то что дед остался неугомонным гулякой и человеком увлекающимся, всю дальнейшую жизнь он прожил с Норой.

По редким визитам в Мюнхен я хорошо помнил невысокую, полную, седую, немногословную и непрерывно курящую бабушку Нору. Мать говорила, что строгой и замкнутой она стала после смерти моего отца. А Михаилу Александровичу повезло: он легко и быстро скончался от сердечного приступа в 62 года, за год до гибели единственного сына в Кабуле. Но дед вообще был везучий, в отличие от бабушки Норы.

Нора Бекир родилась в Ялте в 1925 году. В 1937-м посадили ее отца, Рустема Бекира. В 1941-м ушли на фронт все четверо братьев. Несколько лет назад я побывал в Крыму и отыскал на стене севастопольского музея имя погибшего защитника города Али Бекира. Буквы на стене в память о подвиге – вот все, что осталось от большой татарской семьи.

Саму шестнадцатилетнюю Нору немцы угнали на работы в Германию. Об этих годах бабушка не говорила. Только однажды упомянула, что уже после войны безумно боялась, что ее выдадут обратно советским. К тому времени двадцатилетняя Нора свободно говорила по-немецки, и ей удалось перебраться в Швейцарию. Там она поступила на курсы медсестер. Впрочем, мирная жизнь оказалась не по ней, и в 1956 году Нора тоже попала в Венгрию – силами того же НТС.

После подавления восстания Михаил и Нора перекочевали в Вену, а через год на свет появился сын Артем. Семья требовала постоянного дохода. К тому времени ЦРУ изрядно подустало от византийских склок эмигрантского мира и перестало спонсировать белогвардейских дилетантов. Вместо этого ЦРУ и Госдепартамент взяли антисоветскую пропаганду в собственные руки: в самых разных местах планеты появились «голоса» радиостанций. Михаил Александрович сменил романтику неоплачиваемых демонстраций у советских посольств на солидную и доходную службу, субсидируемую американскими налогоплательщиками, – поступил работать на русскоязычное радио, вещавшее на СССР с территории Тайваня.

Благодаря няне-китаянке первым иностранным языком моего отца оказался китайский. Впрочем, маленькому Теме предстояло выучить еще множество наречий. В семье говорили по-русски, а Михаил вдобавок перебрасывался с сыном шутками на фарси. После Тайпея карьера Михаила Александровича пошла в гору. Через два года он устроился редактором на радио «Свобода», в 1972-м уже руководил всем отделом новостей, а в 1980-е ЦРУ, под чьей эгидой существовало радио, доверило моему деду, ставшему к тому времени американским гражданином и сотрудником этой организации, всю Русскую службу радио «Свобода».

По воспоминаниям моей матери, в большом мюнхенском доме Ворониных шел вечный пир. Общительный, хлебосольный и веселый дед жил застольем. С ним сиживали Войнович, Довлатов, Алешковский, Галич, Нугзар Шария, его щедростью кормились оба персидских ресторана Мюнхена. Насколько можно было догадаться из воспоминаний знавших деда, от красивых женщин он тоже не отводил взгляд. И чем разгульнее жил Михаил Александрович, тем строже и набожнее становилась его Нора. Дед куролесил и шалил, но весь Мюнхен знал, что Нору Рустемовну он любил, уважал и даже слегка побаивался.

Авантюризм предков передался моему отцу в полной мере. Артем отправился учиться в Америку и благодаря семейным связям и знанию языков уже на последнем курсе политологии Корнеллского университета шариком в лунку скатился в цепкие руки ЦРУ. Потомственный антисоветчик, знающий множество языков, он был для них находкой. В 1978 году, работая в Вашингтоне, молодой кадровик встретил Светлану – тонкую, темноволосую и черноглазую молодую женщину, недавно эмигрировавшую из Москвы. Светлана приехала в Штаты вместе с первым мужем, но уже в первый год брак молодых людей распался, не выдержав тягот эмиграции.

Мужчинам из рода Ворониных было на роду написано падать жертвами красивых россиянок. Артем без памяти влюбился в Светлану, как две капли воды похожую на Одри Хепберн.

Мои мать и отец поженились, несмотря на возражения отцовского начальства, опасавшегося связей своих сотрудников с бывшими гражданами СССР. До падения Берлинской стены отец по большей части работал в Западном Берлине. После объединения Германии молодой кадровик, свободно говоривший на фарси, понадобился в Афганистане, где сходились швы России, Ирана, Пакистана, Китая и Индии. К тому времени ЦРУ и Госдеп пытались справиться с проблемами, которые сами создали во время русско-афганской войны, активно вооружая и тренируя моджахедов. Артем прибыл в Кабул и в 1992 году погиб.

Когда в восемнадцать лет я получил доступ к протоколу осмотра тела отца, я узнал, что оно было обнаружено в сточной канаве у кабульского базара, все в следах побоев и ожогов от электрошоков. В свое время Виктор просто пощадил меня и не стал вдаваться в подробности.

Много раз я обращался в ЦРУ и в Госдепартамент с просьбой разрешить нам доступ к хранящимся в их архивах документам. Но ЦРУ имело право держать все сведения засекреченными двадцать пять лет и, разумеется, категорически отказало. Я понадеялся, что что-то прояснится в Кабуле. А может, несмотря на предупреждения Виктора, мне просто нужно было самому увидеть место, где жил, работал и погиб мой отец. Когда я обратился за помощью к бывшему начальству отца, Виктор сдался и лично повез меня в Кабул.

Мы поселились за колючей проволокой и бетонными укреплениями в отеле «Интерконтиненталь», по городу нас возил патруль американских солдат. На каждом перекрестке торчал дот с пулеметом, вдоль дорог, забитых старыми «Тойотами», текла грязная жижа, вонь канализации смешивалась с запахами неочищенного бензина и мангалов. Теперь я убедился, что беспокойство Виктора было вполне обоснованным. Он повсюду сопровождал меня. Под тяжелыми взглядами мужчин в тюрбанах, длинных рубахах и шароварах, среди призрачных женщин в бурках даже он напоминал сжатую пружину. Один раз резко оборвал кого-то из местных, обратившегося к нему во дворе гостиницы. Впрочем, похоже, в Кабуле каждый чувствовал себя гранатой с вырванной чекой и при этом все были вооружены до зубов.