Анатолий Степанов - Без гнева и пристрастия

Обнявшись, они поднялись в музыкальную комнату. Вот здесь все по-человечески, не ощущаешь себя лилипутом. Дарья вдруг предложила:

— Давай выпьем, Жора.

— Вниз к буфету спускаться? Берта засечет.

Дарья возликовала, как дитя:

— А у меня с тех пор здесь всегда заначка.

— С каких это пор?

— Эх ты, толстокожий! — укорила Даша. — Уже и не помнишь, как мы с тобой выпили здесь в первый раз. И не помнишь, как я, пьяная в зюзю, первый раз поцеловала тебя. Вот с тех самых пор и хранится в нотном шкафу бутылка джина и тоник.

— А печеньице, которым закусывали?

— И печеньице.

Она раскрыла резные дверцы шкафа и извлекла две бутылки. На печенье рук не хватило. Она прижала пачку печенья подбородком к груди, поднесла к роялю все добро. Вернулась к шкафу, за стаканами.

— И обязательно на рояле. Чтобы все было как тогда.

Он разливал, а она, опершись о черную зеркальность, его разглядывала.

— Страшно подумать о том, что было бы… — начала она и замолкла. Занятый серьезным делом, он не понял, о чем она.

— Ты о чем?

— О том, что тот негодяй мог тебя убить.

Любил ли он ее? Сырцов не знал. Очень жалел ее, это точно. Но сказал без жалости:

— Ты еще молодая. Пережила бы как-нибудь.

Она вроде и не услышала его. Продолжала о своем:

— Кроме тебя, рядом со мной никого нет. Я одинока и бездомна, Жора.

— Ха! — не поверил ей Сырцов. — Полноправный член всесильной попсовой команды Анны и железного Шарика, владелица хором в Москве и дворца на природе одинока и бездомна! Держите меня!

— Ты специально обижаешь меня. Зачем?

— Тоже мне, бомжиха нашлась.

— Я и есть бомжиха. Дом — не стены с потолком. Настоящий дом — это место, куда все время хочется вернуться, где уютно, где общение с дорогими людьми, любимыми вещами, где царит воздух доброты и благожелательности. У меня был такой дом.

— Когда были живы Даниил и Лизавета? — догадался он.

— Да. А теперь я живу, как транзитный пассажир, на двух вокзалах. Ты же появляешься и исчезаешь, и у меня каждый раз, когда ты уходишь, нет уверенности, что ты вернешься. Я все понимаю, у тебя своя особая жизнь… Но я-то одна.

— А Берта? — на всякий случай спросил он.

— Берта однажды предала меня.

— То, что ты знаешь об этом и она знает, лучшая гарантия от повторного предательства.

— И это должно меня утешить?

— Утешает только своевременная выпивка. Давай выпьем, Дашура, за нас с тобой.

Выпили, похрустели печеньицем. Повременили, чтобы захорошело. Захорошело, и он, подойдя к комбайну, включил любимую. «Парад теней, парад теней, парад теней родных и близких», — запела Дарья на компакт-диске.

— Это я им напророчила, — запечалилась она. — Парад теней… Они были живы, когда я первый раз спела эту песню.

Не выключил звуковой агрегат Сырцов. Но предложил:

— Давай их помянем, — и, вернувшись к роялю, разлил по второй.

Не чокаясь, выпили. Она глубоко вздохнула.

— Не покидай меня, Жора.

— Не покину, — пообещал он. — Тебя еще никто не покидал. А ты покидала, было дело.

— Это кого ж я покинула? — встрепенулась Даша.

— Константина, — напомнил он.

— Ни я его не покидала, ни он меня. Нас жизнь растащила. Костя замечательный, добрый, великодушный человек…

— А ты говоришь, что никого рядом.

— Нет более близкого и более далекого человека на земле, чем бывший муж, с которым сохранились хорошие отношения. — Она обошла рояль, приблизилась к Георгию вплотную, воткнулась носом в могучую грудь бравого сыщика и еще раз попросила: — Не покидай меня, Жора.

Неизвестно как оказались в спальне. Близость была нежной и умиротворенной. После лежали в обнимку. Она щекой приникла к его бицепсу, и он с радостью ощущал ее горячее дыхание. Так было долго, пока она, отлежав щеку, не повернулась на спину. Он вздохнул и, освободившись от морока счастья, спросил впроброс:

— Даш, а у Кости был такой приятель — Корнаков Василий Федорович?

— Это не просто приятель, это его лучший друг со школьных времен, — не задумываясь, ответила Дарья. И ударила его кулачком в бок: — Ты — подлец, Жорка!

Он справедливо возмутился:

— Почему же я — подлец?

— Потому что даже сейчас у тебя в башке одни только твои темные делишки! — Она демонстративно повернулась к нему спиной. Он осторожно погладил ее по упругим гладким ягодицам, указательным пальцем, ласкательно тронул пупок. Наконец добрался до груди, и соски ее в мгновенье выросли под его ладонью. Склоняясь над ее ухом, еле слышно позвал просительно и лукаво:

— Даша…

— Что тебе, горе мое луковое? — тоже шепотом спросила она, не оборачиваясь.

— Даша, — уже требовательно позвал он. Она повернулась к нему, найдя распахнутым влажным ртом его губы.

Сидели на скамеечке под навесом пустынной трамвайной остановки у входа в Измайловский парк. Дождик капал легкомысленный — минуток на десять, — нестрашный летний дождик. Весело было смотреть из-под прозрачного козырька, как разбивались капли о камень и железо трамвайного пути. Вероятно, поэтому Хан, он же Денис Ричардович, он же Георгий, существовал жизнерадостно.

— Был Андрей Альбертович, теперь Альберт Андреевич. И что у тебя такая противоестественная привязанность к имени Альберт? Когда новыми ксивами обзаводился, мог бы что-нибудь поинтереснее придумать.

Закованный в шерстяную броню двубортного костюма, Альберт улыбнулся:

— Моего отца, когда он родился в 1930 году, мамашка, любительница кино, Адольфом назвала. Так одного знаменитого артиста звали. А потом Гитлер объявился, и папашка быстренько сыночка в Альберта перекрестил.

— В честь Эйнштейна, что ли?

— А хрен его знает. Не спрашивал.

— Так сейчас ты кто — Альберт или Андрей?

— Называй меня по последним ксивам — Альберт, — покосился Альберт на собеседника. — А ты нынче кто? Мы с тобой не уголовники. Хан? Кликуха, погоняло. Денис, Денис Ричардович? Насколько я понимаю, ты и эту одежонку переменил.

— В данный момент я — Георгий.

— Уж не Петрович ли?

— Почему «Петрович»? — удивился бывший Денис Ричардович.

— В честь Сырцова.

— Дался вам Сырцов! — слегка осерчал Георгий.

— Вам, — повторил Альберт. — А кто еще Сырцова поминал? Хунхуз?

Перехватывал инициативу у Георгия Альберт. Даже позволил себе поддавить самую малость. Мятеж на «Эльсиноре». Георгий улыбнулся презрительно:

— Боишься ты Сырцова до кровавого поноса, Альберт.

— Боюсь, — признался Альберт. — Я знаю его. И ты испугаешься, если он возьмется за тебя всерьез.

— Так застрелил бы свой страх. Была у тебя такая возможность. А ты в дерево выстрелил.

— И у тебя была такая же возможность. Я бы тебе ствол на минутку одолжил.

— А я его не боюсь.

— И зря, — завершил пикировку Альберт. — Все, съехали с базара. Пора в суровые будни. Позвал — значит, нужен. Для чего?