Анатолий Степанов - Без гнева и пристрастия

— Лоббирование — так, кажется, по-иностранному называется такой сговор?

— Именно. Но сейчас я не о конкретном случае. Я обрисовал общее положение дел в нашей экономике и политике, и только. Никаких связей с партией «Патриот» наш банк не поддерживает.

— Тогда к чему твоя позавчерашняя встреча вот здесь, неподалеку от Каменного моста, с вождем патриотов Марковым?

— Мы почитатели ночного оздоровительного бега, — опять слегка затрепетал Юрий Егорович. — А так как оба живем на набережной, изредка встречаемся и на бегу здороваемся, как вежливые люди.

— Как мне помнится, позавчера в Маркова стреляли. Он такой педант, что даже в день покушения на свою жизнь не мог не пробежаться вдоль Москвы-реки?

— Я не психолог, чтобы разбираться в душевных порывах такого человека, как Марков.

Надоело Казаряну цацкаться с банкиром. Поднялся кинорежиссер и за грудки поднял банкира.

— Заметь, козел, я до сих пор был предельно вежлив с тобой, терпелив в ожидании. Не дождался. Теперь буду невежлив. — Казарян потряс Юрия Егоровича так неосторожно, что молния тренировочной куртки царапнула гладко выбритую щеку банкира. Больно не больно, но банкир скукожился личиком. — О чем ты говорил позавчера с Марковым?

— Ну о чем можно говорить при случайной встрече? — Банкир еще крепился. Вспомнил, в какой это день было. — Посочувствовал ему, конечно.

Казарян швырком усадил Юрия Егоровича на скамейку и заметил нравоучительно:

— Врать грешно. Хотя ты за свою партийно-банкирскую жизнь врал столько, что сегодня твою брехню можно считать уклончивым ответом. Так вот: ваша беседа с Марковым продолжалась шестнадцать минут и зафиксирована на пленке, по которой весьма легко разобраться, ху есть кто. Кроме того, записан на звук и весь ваш разговор. Не всегда отчетливо, к сожалению, но смысл ясен. Особенно понятны твои командирские распоряжения. А главное — твое твердое обещание подкормить всю пиар-кампанию патриотов.

В общем, размазали банкира по скамейке. Он сидел, широко раскинув руки и опираясь ладонями о холодный металл. И холодно было ему. Не поднимая головы, глухо спросил:

— Темнить-то зачем? Поиздеваться захотелось?

— Было бы над кем. Просто хочется, чтобы ты понял: нам многое известно, — и отвечал на последующие мои вопросы кратко, с латинской ясностью и по возможности без ненужного вранья.

— А если с нужным? — изволил вяло пошутить Юрий Егорович.

— Не беспокойся, я разберусь, где нужное, а где ненужное. Спиридонов проверил ваши потоки. Вроде все чисто, ни одного ручейка в сторону. Теперь ответь с присущей тебе коммунистической прямотой: серый нал на поддержание патриотов из тех сорока процентов наследства Ксении Логуновой, которые вы обманным путем у нее выманили?

— Никакого наследства не было, — твердо заявил банкир. — Нет завещания Дмитрия Федоровича, значит, нет и наследства.

— Был партработником, потом банкиром. Теперь вроде как в юриста переквалифицировался. А как же письмо ее деда и дактилоскопический ключ?

— Письмо, не заверенное нотариусом и двумя свидетелями, не имеет юридической силы. Ксения, конечно, может сейчас свободно распоряжаться всем капиталом, но она, по сути, всего лишь опекун неизвестных пока наследников.

— Не дури мне голову, Юра. Ксения — единственная прямая наследница партийного старца и миллиардера. Есть завещание, нет завещания — любой суд, даже швейцарский, утвердит Ксению в ее правах. А с письмецом и сорока процентами, ушедшими неизвестно куда, дело всерьез тухлое. Особенно для вас. Вот здесь возможен пир на весь мир. А вдруг письмо слегка подправлено? Хороший адвокат, настойчиво любопытная пресса, подключается международная комиссия по борьбе с отмыванием денег через кое-какие банки, и плохо станет «Департ-Домусу» и тебе. А уж если попытаетесь по запарке предпринять что-либо в отношении Ксении Логуновой, тогда вам полные сельскохозяйственные вилы. Ты должен все это прочувствовать и понять, дорогой Юрий Егорович.

— Не все так просто, как тебе видится, Рома…

— Все сорок процентов при всем старании, даже энергично подворовывая, Маркову никак не проглотить. Куда уходят оставшиеся тридцать?

— Я отвечаю только за финансирование движения «Патриот», — твердо заявил банкир.

— По поручению?

— По поручению моих партнеров по бизнесу.

— Кто они?

— Вот этого я тебе никогда не скажу. Коммерческая тайна — святое.

— Святое! — аж прихрюкнул Казарян. — Вероятно, такие же мерзавцы, как ты. Ладно, с ними потом разберемся. Сейчас для меня главное — куда уходят эти оставшиеся тридцать процентов. Действительно не знаешь или темнишь? Хотя, что бы ты сейчас ни сказал, не поверю ни одному твоему слову.

Стоявший Казарян сладко потянулся. Был он в одной жилетке на маечку.

— Похолодало вроде. — И сидевшему банкиру: — Бери шинель, пошли домой.

Банкир покорно поднялся и заискивающе, в надежде что кончаются его муки, спросил:

— Какую шинель?

Казарян пощупал шелковистую ткань дорогого тренировочного костюма Юрия Егоровича и признал с сожалением:

— Да шинелька тебе вроде и не нужна, лыжник. Пошли провожу.

— Зачем? — опять испугался банкир.

— Для профилактической беседы.

Забыл, забыл Юрий Егорович, что ему по распорядку необходимо бежать трусцой. Плелся вдоль парапета набережной, еле передвигая ноги. Казарян был значительно бодрее:

— Сегодня я тебя пожалею, Юрок, но в дальнейшем буду беспощаден. Запомни: ты под колпаком. И как только станет известно, что ты скрыл от меня кое-что или соврал даже по мелочам, мы приступаем к самым активным действиям. А ты знаешь, что такое активные действия смирновской команды. И для своего спокойствия постарайся все-таки выяснить, куда ушли эти треклятые тридцать процентов.

Они вошли в темную сень Большого Каменного, и тут же выскочили из-за опоры моста охранники: разговорчивый и тупой прихватил удавкой горло Казаряна, а сообразительный и молчаливый завел армянские руки за спину. Казарян хрипел, а говорливый восторженно предлагал:

— Босс, я ему голову набок — и сразу в Москву-реку. В общем, потерял сознание старичок и свалился с моста. И никаких концов, хозяин, никаких!

— Немедленно отпустите, идиоты, — тихо приказал Юрий Егорович, но так тихо, что у лихих бойцов бессильно опустились безжалостные руки. Казарян, обеими руками держась за горло, прислонился к граниту опоры. Дышал с трудом и со свистом. Банкир подошел к нему и извинился всерьез: — Прошу простить меня, Роман Суренович, за то, что мне служит такое тупое зверье. Оказывается, эти скоты из бывшей «девятки» ничего не умеют. Ни кольцо вашего охватного наблюдения, ни даже тех двух, которые сопровождают вас сегодня, не соизволили заметить.