Мэриэл Адамс - Происшествие в замке Ферни: история вторая

— А еще нет заключения патологоанатома?

— Должны вот-вот доставить, но по телефону доктор Вильсон мне сказал, что, скорее всего, подтвердится. Он точно сможет это сказать только после получения результатов лабораторных исследований.

— Ну, допустим, что он был тяжело болен и не хотел жить, боялся боли, не хотел пережить все стадии болезни — допустим. Но разве он не мог покончить с собой у себя дома, где его никто бы не увидел, где не нужно было все делать тайком? — продолжила я излагать аргументы в пользу своего несогласия с версией самоубийства. — И зачем тогда он затеял этот странный спор? Лично мне кажется, что Джим ничуть не хуже его разбирается в живописи. Я видела картины Рамбье в национальном музее, стиль, несомненно, тот же, хотя я, разумеется, не специалист.

— Да, мне кажется, что Сотти не зря так кипятился, а старик вел себя очень странно, — поддержал меня Дэвид.

В этот момент наш горячий спор прервал дежурный инспектор, который занес комиссару курьерскую почту.

Комиссар распечатал конверты, и мы получили, во-первых, подтверждение факта наличия у Мориса Парра неизлечимой болезни, из-за которой временами он мог страдать от сильных болей. Во-вторых — копию завещания. И тут был сюрприз: свои деньги он разделил поровну между оставшимися родственниками, которых даже не потрудился перечислить поименно, а свои картины завещал национальному музею. К завещанию прилагалась подробная опись полотен, входящих в эту коллекцию.

Да, работа адвокатам предстояла нешуточная. Странно, что им не удалось убедить своего клиента написать более внятный текст завещания. Впрочем, судя даже по моим впечатлениям, убедить в чем-то этого господина было весьма непросто, особенно если он что-то уже для себя решил. Данное завещание только подтвердило мое вначале довольно поверхностное мнение.

— Теперь мы знаем, что вчера в замке присутствовали, как минимум, двое их тех, кто получил от смерти старика некую выгоду, но очень сомнительно, что эти двое вчера об этом знали, — прокомментировал Дэвид полученные нами новые факты. — Боюсь, что все же версия самоубийства выглядит самой логичной.

— Но не кажется ли вам, что нелишне выяснить, откуда взялась ампула с цианидом? Ведь это, насколько я понимаю, своего рода редкость. В нашей стране таких ампул нет со времен Второй мировой войны, во всяком случае, в открытом медицинском обороте, — заметила я.

— Да, — поддержал меня Катлер, — я уже направил несколько запросов, чтобы прояснить ситуацию, но не надеюсь на ответы. Вернее, ответы будут, но они вряд ли нам помогут. Цианид в ампулах — это очень странно.

— А почему вы думаете, что яд содержался в ампуле? — спросил вдруг Дэвид. — А если это были осколки от ампулы, в которой находилось совершенно безобидное вещество, а цианид попал на ткань совсем по-другому?

— Теоретически и такое возможно, но уж больно странное совпадение, — высказал свое сомнение комиссар. — Думаю, что нужно действительно поговорить с лечащим врачом Парра. Может, он что-то прояснит. Он сегодня ведет прием в поликлинике, нам стоит наведаться туда к концу дня. Или вы не поедете со мной?

— Я, к сожалению, должен сейчас ехать в редакцию, но надеюсь узнать от вас все новости, — сказал Дэвид.

— А я, разумеется, с вами, — ответила я на взгляд комиссара.

Мы появились в приемной доктора Крафта как раз тогда, когда его прием закончился, и он вполне мог уделить нам несколько минут. Светловолосый и белокожий, доктор выглядел явно моложе своих лет, впечатлению молодости способствовал и невысокий рост. Но, приглядевшись, я поняла, что ему наверняка уже больше пятидесяти, и еще, что он очень устал. Эрик Катлер предъявил свое служебное удостоверение и представил доктору меня, сказав, что я принимаю участие в данном расследовании по его просьбе. Впрочем, мне показалось, что доктор пропустил мимо своего сознания всю эту информацию.

— Так что же вы хотели узнать у меня, если, как я понимаю, вскрытие уже произведено, а значит, о болезни покойного вы знаете?

— Да, но мы также знаем, что он умер от отравления цианидом. У нас есть основание подозревать, что господин Парр ушел из жизни добровольно. Или вы считаете, что такое невозможно? — спросил комиссар, заметив, что доктор Крафт усмехнулся.

— Разрешите мне усомниться в этом. Пожалуй, я не думаю, что версия удачна, хотя бы потому, что место и время для самоубийства выбрано уж точно нестандартно. Но дело не только в этом. Морис очень страдал от своей болезни, боялся приступов боли, которые случались у него все чаще, но умирать он не хотел. Буквально несколько дней назад он интересовался у меня, сколько ему нужно протянуть до того момента, когда его болезнь благодаря открытиям современной медицины перестанет быть смертельной. Он читал медицинские журналы, следил за телепередачами, выискивал соответствующие новости в Сети. Нет, я не верю в его добровольный уход, да еще при таких обстоятельствах, если, конечно, все, что по этому поводу сообщили газеты, действительно правда.

— Более или менее, — подтвердил комиссар, очевидно имея в виду газетные публикации.

— А мог ли у него быть цианид, причем в ампуле? — спросила я.

— Не знаю… — Доктор задумался. — Не скрою, он просил меня достать ему яд на тот случай, если он вдруг поймет, что ему уже не светит выздоровление. А дожить до последней стадии своей болезни он очень боялся. Но цианид в ампуле… Впрочем, с его деньгами доступно многое.

— Значит, яд у него все же мог быть? — уточнил комиссар.

— Мог, но я не возьмусь утверждать, что был, — ответил доктор Крафт.

— Значит, вы ему эту услугу не оказали?

— Нет, комиссар, я не давал ему яд, если вы об этом.

— А что вы можете сказать о своем пациенте как о человеке? Насколько легко и приятно было с ним общаться?

— Морис Парр не был приятным собеседником, хоть и был прекрасно образован, много повидал, много знал и понимал. Но все, что он накопил в этой жизни: деньги, картины, знания, — все это было бесполезным хламом и для него, и для других. Не уверен, что правильно объяснил вам, но таково мое представление об усопшем…

— Ну почему же, из того, что я о нем узнал за последние сутки, пожалуй, складывается именно такое впечатление. Спасибо, доктор, что ответили на наши вопросы.

— Всегда к вашим услугам, комиссар, — он сделал небольшую паузу, словно сомневаясь, стоит ли продолжать, — но не верьте, что Морис себя убил. Он мог бы убить, но только не себя. Во всяком случае, не сейчас.

Похороны состоялись на следующий день. Скромная гражданская панихида — покойный был убежденным атеистом. Народу собралось довольно много, но собственно родственников оказалось всего пятеро. Именно их и пригласили в дом к усопшему для оглашения его последней воли. Присутствовали и мы с комиссаром. Перед самой процедурой нам удалось переговорить с нотариусом фирмы Портера, которому было поручено зачитать документ.