Буало-Нарсежак - Алая карта [сборник]

Около десяти появляется полицейский комиссар с двумя типами – видимо, инспекторами. Я не слишком сведущ в полицейских делах, но твердо решил не сообщать им, что был с Жонкьером на террасе незадолго до его гибели. Расскажи я об этом комиссару, пришлось бы объяснять, зачем я в тот вечер отправился в солярий. Сыщиков не касается ни ссора Жонкьера с мадам Рувр, ни его намерение покинуть «Гибискус». Им незачем знать, что мадемуазель де Сен-Мемен поручила мне переубедить его. Все это только усложнит и без того непростое дело.

Но что же мадам Рувр?.. Насколько сильно эту женщину поразила внезапная смерть человека, которого я продолжаю считать ее любовником? Достанет ли ей мужества появиться за ужином? Будет интересно понаблюдать за ее поведением.

Прогулявшись по парку, я возвращаюсь к себе, чтобы позвонить дантисту и записаться на прием. Я перестал обращать внимание на кариес, когда решил уйти из жизни, но теперь с этим придется повременить – я хочу дождаться развязки «дела Жонкьера». Пока что никто не интересуется моим мнением о происшествии. Я никому не нужен. Скорее всего, дело быстро закроют, ведь улики практически отсутствуют, а интересы владельцев «Гибискуса» могут пострадать, если станет известно, что один из пансионеров разбился насмерть, упав с террасы солярия. Я жду приглашения в кабинет мадемуазель де Сен-Мемен, но скоро обед, а меня так и не вызвали. Я чувствую облегчение и досаду. Возможно, Вильбер раскопал что-нибудь новое, он всегда знает больше остальных. Глухой, но осведомленный, таков наш Вильбер!

Мое предположение оказывается верным. Я сажусь за стол, он глотает таблетку и сообщает с тихим ликованием в голосе:

– Есть кое-что новенькое!

Он вздергивает брови, морщит лоб, быстро-быстро кивает, как китайский болванчик, и многозначительно улыбается.

– Они восстановили картину происшествия. Несчастный случай. Когда обнаружили тело, никто не подумал об очках. Первой сообразила Клеманс – когда ей стали задавать вопросы, потом Блеш и садовник. Если бы Жонкьер был в очках, их нашли бы рядом с телом – с целыми ли стеклами или с разбившимися, но нашли бы. Обыскали спальню и в конце концов обнаружили злосчастные окуляры. Как вы думаете где?

– Думаю, в самом неожиданном месте.

– Именно так. В корзине для бумаг. Бедняга уронил их… сами знаете, как это бывает… отвлекся, расслабился…

Сделав паузу, Вильбер продолжил:

– Они думают, что Жонкьер решил подышать свежим воздухом. Вы же помните, ему вечно было жарко. Дальнейшее нетрудно представить: он поднимается в солярий, идет по террасе – не слишком уверенно… натыкается на ограждение и – вуаля!

– Такова версия полиции?

– Нет, об этом говорит здравый смысл. Будем логичны!

Призыв произнесен тоном, который отбивает всякое желание спорить по пустякам. Зачем мне ему противоречить? Объяснение, предложенное полицией, вносит в души успокоение. Раз дело не в болезни, каждый обитатель «Гибискуса» имеет полное право обвинить Жонкьера в неосторожности. А если так, нечего разнюниваться. Жонкьера, конечно, очень жалко, но он сам виноват!

– Откуда у вас все эти сведения?

Вильбер бросает на меня озорной взгляд – совсем как кот, загнавший клубок шерсти под кресло. Он улыбается и дает изумительно остроумный ответ:

– Я слушаю!

Настаивать бесполезно. Я возвращаюсь к себе, не закончив обед. Там мне открывается истина. Я ложусь на кровать и тут же вспоминаю, как Жонкьер закуривал сигару… Черт побери! Ну конечно… Я помню это с фотографической точностью. Версия, которую полиция собирается завтра скормить прессе, совершенно ошибочна.

У меня вспотел лоб. Я разволновался. Мысли скачут, как блохи, и подводят меня к выводу, с которым я заведомо не согласен. Нужно вернуться к началу и разложить все по полочкам. Итак: Вильбер считает, что Жонкьер захотел подышать и поднялся на террасу, хотя перед этим куда-то задевал очки и не смог их найти. Но я знаю – я один знаю! – что Жонкьер уже сидел на террасе, когда я там появился, и на нем были очки. Следовательно, у него не было никаких причин часом позже спускаться к себе, а потом снова возвращаться в солярий. В какой-то момент кто-то к нему присоединился, и именно этот кто-то столкнул его вниз.

Потом убийца решил убедиться, что жертва мертва, заметил, что очки Жонкьера не разбились, и решил спрятать их в корзинку для бумаг. Уловка простенькая, даже наивная, но ведь сработало! Полиция, готовая принять самое простое объяснение случившегося, немедленно заявила, что произошел несчастный случай. Нет. Это был не несчастный случай, а преступление… возможно, даже убийство – если человек, толкнувший Жонкьера, хотел, чтобы он упал с террасы. Как бы там ни было, злоумышленник подошел к телу жертвы и увидел, что Жонкьер не дышит, так что звать на помощь не имеет смысла. К чему создавать осложнения, почему бы не направить следователей по ложному следу? С помощью очков…

Так кто же преступник? Чье имя приходит на ум первым? Будем логичны, как любит говорить Вильбер: конечно, мадам Рувр. Если бы она не угрожала Жонкьеру практически в моем присутствии («Не доводи меня до крайности… Увидишь, на что я способна…»), я принял бы версию несчастного случая – за неимением другой, более правдоподобной. Но я знаю. И представляю себе сцену преступления так ясно, как если бы присутствовал при случившемся. Мадам Рувр ждет, когда муж заснет, выходит, стучит в дверь Жонкьера. Вероятно, она настроена на решительное объяснение. Ей не открывают, и она поднимается в солярий. Жонкьер там, он один. Происходит ссора. Жонкьер вскакивает. Облокачивается на перила. Они стоят совсем рядом, и это происходит. Что именно? Мадам Рувр толкнула Жонкьера или оттолкнула его? Возможно, он попытался схватить ее за руки, она стала вырываться и… О ужас! Жонкьер исчез.

Несчастная женщина! Она вынуждена молчать, чтобы не погубить свою репутацию. Злые языки ее не пощадят, скажут, что это было свидание, что она изменяет мужу и так далее, и тому подобное. Она собирает волю в кулак, проверяет тело, и ей хватает хладнокровия сообразить, какую выгоду можно извлечь из чудом уцелевших очков. Исключительная женщина! Я ею восхищаюсь.

Да, восхищаюсь, но должен дать ей знать, что все понял и что остальные обитатели дома тоже не идиоты. Мне хочется сказать: «Я для вас неопасен, а возможно, даже сумею помочь». В этом желании есть толика тщеславия, хотя помочь ей я хочу совершенно искренне. И все-таки придется взглянуть на нее другими глазами. Досадно ли мне? Честно говоря, нет. Меня это скорее забавляет, как будто мы с мадам Рувр играем в этакие прятки, но знаю об этом только я.

К ужину она не вышла. Я не удивился. Любая женщина была бы потрясена. Официантка сообщает, что Его честь дурно себя чувствует. Ну конечно! Удобная отговорка! Люсиль просто боится предстать пред бдительные очи Вильбера. И мои!