Буало-Нарсежак - Алая карта [сборник]

– Мерзавка! – взорвалась Глория, проглядев утренние газеты. – Она проделывает все это, чтобы подразнить меня.

Цветные фотографии аквариума лишили ее дара речи, особенно хорош был крупный план рыбы с боевой раскраской и латинским названием.

– Какая гадость… – прошептала она, встряхнувшись. – Убери немедленно.

– Я все обдумала, – сказала Жюли. – Ты должна будешь принять приглашение на маленький праздник Джины – она его непременно пришлет.

– Ни за что! – Глория даже подавилась от возмущения. – Хочешь, чтобы я совсем слегла?

– Не глупи, я просто считаю, что ты не должна терять лицо. Она уверена, что ты придумаешь отговорку и откажешься. Только представь, что она будет говорить: «У нее нет сил, она – развалина!» А вот если мы поможем тебе дойти до «Подсолнухов» – это совсем недалеко, – ты заткнешь рот всем злопыхателям. Проходя мимо рыбки, которой она так гордится, ты отвернешься и скажешь – тихо, но так, чтобы все услышали: «Боже, какая уродина!» На окружающих это произведет убойное впечатление, и Джина пожалеет, что пригласила тебя.

Глория внимательно выслушала предложение сестры и сказала:

– До чего мы дожили, бедная моя старушка…

– Возьми себя в руки, принимай укрепляющее и откажись от визита невропатолога, как бишь его… Ламбертена.

По несчастному стечению обстоятельств отменить встречу не удалось. Доктор Ламбертен оказался уроженцем Бургундии – Жюли поняла это по тому, как раскатисто он произносил «р», у него были длинные гибкие пальцы и учтивые манеры. Он сидел у изголовья кровати Глории, подставив ухо к ее губам, совсем как исповедник, подбадривал, когда она останавливалась, и время от времени отирал платком пот со лба пациентки. Жюли устроилась поодаль, на краешке стула, и с изумлением внимала рассказу сестры. Они много лет жили бок о бок, а она и не знала, что ее сестра, оказывается, всегда руководствовалась исключительно благородными побуждениями. Вопрос интерпретации! О бурных ссорах с Бернстайном Глория не обмолвилась ни словом, Жан-Поля Галлана назвала «милым, чуточку слабохарактерным мальчиком… Артистическая натура, его можно понять…».

«Артистическая, как же! – негодовала в душе Жюли. – Этот, с позволения сказать, артист имел любовника-шофера и строил глазки коридорным во всех отелях, где останавливался…» А Дардель якшался с темными личностями, спекулянтами черного рынка. Переиначенная история жизни Глории похожа на ее «подновленное» пластическим хирургом морщинистое лицо. Прадин в хаосе алжирской войны предавал всех и вся… А Глория – вот ведь сюрприз! – никогда не ошибалась и выбирала в спутники жизни безупречных мужчин. «Беллетризованная» автобиография выводила Жюли из себя. Ей хотелось крикнуть: «Вранье! Она выходила за них замуж, потому что они были богаты и боготворили ее. Да, боготворили. Даже старик Ван Ламм, закрывавший глаза на любовников. Моя сестра никогда не была весталкой, преданно служившей Скрипке. Она и в восемьдесят лет не упускала ни одной возможности. Я знаю, я всегда была рядом. Не вижу в этом ничего гадкого, но зачем же обманывать врача и строить ему глазки?»

Жюли бесшумно покинула комнату, чтобы выкурить сигарету и усмирить ярость. Боль дала о себе знать, и она помассировала бок. Между ее настроением и опухолью существовала явная, хоть и необъяснимая связь. Она перечитала приглашение, которое сама передала Глории час назад. Оно было отпечатано на карточке, от руки Джина написала «с дружескими чувствами» и поставила затейливую подпись с закрученной на манер лассо буквой «Д». Убедить Глорию принять приглашение будет непросто.

Наконец появились доктора.

– Изумительная скрипка, – сказал Ламбертен, обращаясь к коллеге.

«„Страдивари“ заинтересовал его больше Глории!» – подумала Жюли.

– Ваша сестра удивительная женщина, в ней так много жизненной силы! – Невропатолог перешел на профессионально-участливый тон. – Понимаете…

– Доктор Ламбертен, объясните же наконец, что с моей сестрой! – перебила его Жюли. – Глория очень изменилась за последнее время. Она явно чем-то угнетена.

– Так и есть. Выскажу парадоксальное предположение: думаю, мадам Бернстайн до сих пор не осознавала всерьез, по-настоящему, что скоро отпразднует столетний юбилей. Эта мысль забавляла ее, казалась оригинальной, но не вызывала ассоциаций с… концом пути. А теперь она прозрела и обнаружила, что стоит одна на краю могилы. Ваша сестра всю свою жизнь была окружена заботой. Вы ведь никогда ее не покидали, я прав? У нее нет опыта одиночества, она ни разу не оставалась наедине с собой, а теперь слава и любовь в прошлом, зал опустел…

– Вы правы, – тихим голосом произнесла Жюли. – Я уже целую вечность это знаю.

– Заранее прошу прощения за свой вопрос, и все же: вы верующий человек?

– Не слишком.

– А она?

– Глории никогда не хватало времени на Бога.

Они пошли в парк, и Ламбертен продолжил свои рассуждения:

– Что ей остается? Бунт. В первую очередь против собственного окружения. Она сейчас похожа на дикое животное, попавшее в капкан. Второй стадией будет депрессия. Потом…

Доктор Приёр перебил коллегу, спросив почтительным тоном:

– Вы не думаете, что соседство с другой столетней юбиляршей…

– Ну разумеется! – воскликнул Ламбертен. – Человек, которому пришла в голову идея подобного соседства, сам того не ведая, совершил настоящее преступление. Знаете, как говорят: «Двум аллигаторам в одном болоте не ужиться». Несчастные старушки сожрут друг друга. Только так они могут заставить биться свои усталые сердца. Кто возьмет верх? Обе повелевали миром, но их гордыне нужна еще одна вещь: последняя победа над соперницей.

– Значит, вы не рекомендуете нашей пациентке переселяться в другое место?

– Конечно, нет, она не переживет бегства с поля боя. Возможно, она отступит, почувствовав, что проигрывает, но меня бы это удивило.

– Это ужасно, доктор, – говорит Жюли.

Ламбертен пожимает плечами и осторожно берет ее за руку.

– Разве это не самая ужасная вещь на свете? Жизнь мучает людей, они с ней борются, так-то вот, дорогая мадам…

– Вы собираетесь лечить мою сестру, чтобы она могла продолжать…

Голос Жюли дрогнул, ей стало стыдно.

– А что бы вы сделали на моем месте?

«Я уже там…»

– Вот как мы поступим, – привычно мягким тоном заключает доктор Приёр. – Выпишем снотворное, придумаем диету, поможем успокоиться. А потом…

Он притянул к себе Ламбертена и Жюли и продолжил, понизив голос до шепота:

– Мне пришла в голову одна идея. Мадам Бернстайн собираются наградить орденом Почетного легиона. Я постараюсь ускорить церемонию. Она наверняка попала в список 14 июля, но вручение решили отложить до ее юбилея, то есть до 1 ноября. Попробуем поторопить события!