Марина Серова - Русская мышеловка

А потом выяснилось, что он жив-здоров. Относительно, конечно. В том бою он подорвался на мине, потерял руку. Но оказалось, что он выжил. Попал в плен, принял ислам, женился даже. Жил себе, имя новое взял. Наши спецслужбы за ним не то чтобы следили — так, приглядывали какое-то время, на контроле держали. Потом наблюдение сняли, в девяностые стало не до этого. После афганской войны еще долго разыскивали наших ребят, кто в плен попал, предлагали вернуться. Возвращались не все. Вот и этот Мамаев не захотел.

Больше мне нечего тебе сказать. Но не потому, что я не старался тебе помочь, язва ты этакая. А потому, что больше ничего о нем не известно. Карим Парвиз Шад должен мирно жить где-то в Мазари-Шарифе, где он проживал последние пятнадцать лет. Что его стронуло с места, понятия не имею. Зачем его понесло в Швейцарию, тем более. Так что дальше давай сама. До свидания, подруга! Хорошего отдыха!»

— Вот змей! — с чувством сказала я, отрываясь от экрана. Даже когда беседуем строго по делу, Коваль не может выключить хоть на время чувство юмора и прекратить задираться. Но все-таки спасибо ему. Не представляю, как бы я получила информацию о Мамаеве, он же Карим Парвиз Шад.

Итак, я знаю об этом человеке больше, чем родимые спецслужбы и все разведки мира вместе взятые. Знаю, где он родился, как попал на войну, где потерял руку, что с ним было дальше. Даже знаю, где он встретил свою смерть. Не знаю только одного — кто и за что его убил?

По экрану пошли какие-то помехи. Я отложила телефон. Голоса за окном стали громче. Я выглянула и увидела комиссара Розенблюма. Толстяк в своей старомодной куртке и ботинках, взятых напрокат у хозяина, стоял на площадке. Интересно, почему полицейский до сих пор здесь? Он же собирался уехать рано утром, как только заработает подъемник?

Я быстро оделась, заскочила в бильярдную, чтобы извлечь свой «жучок», а затем присоединилась к остальным постояльцам «Шварцберга».

Никто не катался сегодня. Все стояли и почему-то смотрели в даль, как будто с палубы океанского лайнера. К примеру, «Титаника».

— Доброе утро, — приветствовала я собравшихся. Гости расступились, и я подошла к комиссару. Толстяк выглядел как обычно, смотрел приветливо. В общем, ничто не указывало на то, что Давид Розенблюм обнаружил следы моего присутствия в своем номере.

— Долго спите! — по-отечески пожурил меня толстяк.

— Это из-за вчерашних переживаний! — не моргнув глазом, выдала я. — У меня так стресс проявляется, понимаете?

Я огляделась:

— Простите, господин комиссар, а где… тело? Где погибший?

Мне показалось или гости вздрогнули?

Комиссар вздохнул и сообщил, что тело уже отправлено вниз, в городок, в морг при больнице. Рано утром двое полицейских прибыли сюда на подъемнике и увезли в кабинке канатной дороги.

Ну конечно, от тела надо было избавиться до того момента, когда веселые датчане захотят покататься. Мало кому понравится путешествие в одной кабинке с трупом…

— А на что все так пристально смотрят? — поинтересовалась я, опираясь на перила и вглядываясь в даль. Там кружила какая-то снежная искрящаяся дымка, но что это значило — не имею ни малейшего понятия.

— Мы пытаемся рассчитать, как скоро починят подъемник, — как ни в чем не бывало сообщил Давид Розенблюм.

Я потрясенно уставилась на толстяка:

— А разве… а когда подъемник сломался?

— Это произошло сегодня утром, — вздохнул комиссар. — Возможно, сошла небольшая лавина и повредила среднюю опору канатной дороги.

— Лавина? Но я ничего не слышала!

— Это слишком далеко отсюда, — безмятежно пояснил комиссар. — А может быть, и не лавина вовсе. Может быть, опора рухнула под собственной тяжестью. Усталость металла. На таком морозе ничего удивительного.

— Постойте-ка, — я все пыталась осмыслить случившееся, — это означает, что мы все заперты здесь, наверху? Что никто не может покинуть «Шварцберг»?

Толстяк склонил голову к плечу и лукаво взглянул на меня:

— А почему вас это удивляет? В здешних краях это порой случается. Обыкновенная авария. Вопрос нескольких дней. Сначала мы сообщим в Брокенхерц, они свяжутся с городом, потом пришлют аварийную бригаду ремонтников. Те починят опору, канатная дорога снова заработает, вы вернетесь к цивилизации и будете еще долго вспоминать о пережитом в Швейцарии приключении!

Нет, до чего все-таки жизнерадостный толстячок!

— Спасибо, — с горькой иронией проговорила я, — предпочитаю слушать о чужих приключениях, чем вспоминать о своих. И как скоро починят эту вашу опору?

— Вопрос двух-трех дней!

Как легко он это сказал! Нет, мне совсем не нравится то, что происходит!

Мы с комиссаром отошли от группы остальных гостей. Я посмотрела в его голубые невинные глаза, наклонилась с высоты своего роста и вполголоса спросила:

— А как ваши успехи, господин комиссар? Поймали вы своего Леодегранса?

Толстяк смешно сморщил нос:

— Кого, простите?

— Ой, не делайте вид, будто не понимаете! — Я рассердилась. — Все давно уже догадались, зачем вы приехали в «Шварцберг»!

Лицо толстяка дрогнуло и сделалось цвета фисташкового мороженого.

— Так вот, можете не трудиться, этого международного жулика здесь точно нет! — с торжеством проговорила я.

— Извините, мне нужно принять лекарство, — пробормотал Розенблюм, отошел в сторонку и изрядно приложился к своей бутылочке. Вид у комиссара и вправду сделался нездоровый. Наверное, высота и разреженный воздух плохо влияют на самочувствие толстяка.

Меня поразило, как спокойно гости «Шварцберга» восприняли информацию о том, что мы отрезаны от мира в этом краю снегов. Обычно я не склонна волноваться по пустякам, но мало ли что может случиться? А если Розенблюм действительно болен? Что, если у него случится сердечный приступ? А вдруг кто-то ногу сломает?

Допустим, смерть от голода нам не грозит. Одних припасов в кладовой Гримальди хватит до конца зимы. А если уж совсем прижмет, придется заняться людоедством. Только госпожи Фаринелли хватило бы до мая… тут я поймала себя на нервном смехе и поняла, что надо собраться и взять себя в руки.

Неужели только я одна вижу, что в «Шварцберге» творится что-то непонятное?

Я вернулась в отель. Нужно срочно связаться с кем-то и сообщить, что мы замурованы в этих снегах! Вот только кому? Полиции? Но полиция уже наверняка в курсе — комиссар Розенблюм первым делом должен был доложить, почему не явился на службу сегодня утром. Это, конечно, при условии, что толстяк и в самом деле полицейский. После находки портфеля, набитого деньгами, я в этом вовсе не уверена.

Может быть, я напрасно нагнетаю панику? Может, комиссар прав и в здешних краях это дело обычное? Ну подумаешь, вышла из строя опора и почти двадцать человек оказались заперты в отеле? Рано или поздно нас спасут, а пока напитки за счет заведения.