Юлия Михалева - Что скрывает снег [СИ]

Очевидно, Деникин все же слишком рано одернул руку, нажимая на спусковой крючок. Пуля зарылась в сугроб неподалеку.

- Когда стреляете - рукой не шевелите! Давайте снова!

На этот раз Деникин попал - правда, не в бутылку, а в фонарь.

- Эх... Этак у нас и вовсе фонарей не останется. Как в потемках в город вернемся? Но уже лучше. Давайте-ка я вновь покажу.

Ершов сшиб очередную бутылку.

- Где вы этому научились?

- В здешней школе околоточных. Я в ту пору в пожарной дружине служил. Тяжко пришлось: днем - ученье, в ночи - пожары. Но окончил с отличием. Покойный господин полицмейстер - он в часы досуга читал законоведение - на выпуске лично пожал мне руку и изъявил радость видеть в рядах городской полиции.

- И отчего вам все это понадобилось?

- Вы ни за что не поверите, Деникин, но я желал приносить пользу городу...

- Слыхал я, в пожарной дружине и жалование пониже.

- Это вовсе не стало резоном, Деникин! - обозлился Ершов. - Впрочем, откуда же вам понять. Вашу судьбу всю за вас решали.

- Что вы можете о том знать?

- Совершенно все! Ваш батюшка, ныне отставной чиновник горного ведомства, при котором вы ранее и служили, сослал вас сюда. Если не ошибаюсь, после некого инцидента с чужой супругой. Так сказать, выслал с глаз долой. Вы же о службе полицейского прежде и ведать не ведали... Но зато окончили целых два курса межевого института. Так что, если кто из управы мог подойти под сей лицемерный образовательный ценз, так это, без сомнения, вы. Коллежский секретарь... Стреляйте!

- Это пустая зависть, Ершов...

Деникин попал в дерево.

Мимо проезжала телега с дровами.

- Ишь чего - полицейские стреляться удумали, - заметил горожанин, что правил повозкой.

- Ветреники столичные... Словно забот иных нет, - откликнулся его спутник.

От тяжелой пощечины Василий едва устоял на ногах. Однако вслед за первой тут же нагрянула и другая, не менее веская. Затем отец схватил его за плечи и с силой швырнул об пол - точно, как в детстве.

К счастью, падать было не больно - медвежья шкура, хоть и порядком истертая, но все же довольно мягкая, весьма выручила.

- Охотился ты? Не сказав ни слова, сгинул чуть ни на две недели кряду. Охотился он! Мать все дни тебя звала. Все проститься надеялась, до последнего. Никогда тебе этого не забуду и не прощу, Васька. Слышал? Никогда! - все еще не уняв раздражение, Софийский толкнул сына в плечо носком сапога.

Василий и не чаял, что беседа выйдет простой и быстрой. Еще утром, на кладбище, на лице отца читалось знакомое непримиримое нетерпение. Он явно с великим усилием сдерживался, чтобы не учинить расправу прямо на людях. Теперь же, когда они остались наедине, отец не позволил Василию даже разоблачиться. Сам лично провел в свой кабинет, крепко удерживая за руку - как будто бы у виновного имелась возможность улизнуть! - и немедля стал пробирать.

- Где ты был?

Даже в столь невинном вопросе наверняка имелся подвох. Впрочем, молчание бы лишь еще более обозлило Софийского.

- За холмы ходил...

- Брешешь!

Софийский склонился над поверженным сыном, глядя ему прямо в глаза.

- Брешешь, Васька! Мои солдаты за неделю, почитай, все леса поисходили. Но тебя не встречали...

- Правду говорю, отец! Ей-богу! В старом зимовье за холмами останавливался.

Генерал отвел глаза - собирался с мыслями. Впрочем, передышка не затянулась.

- С кем ходил?

- Один.

Софийский хмыкнул.

- Ты? Один? На охоту? Да из тебя охотник-то, все, что сын - никудышный. С какой вдруг стати?

- Да ни с чего ни возьми зажелалось...

- Лжешь.

- Не лгу!

- Отчего же ты не сказал, куда и зачем собрался?

- Простите! Мысль шальная в голову ударила, вот я и ушел, в час собравшись...

- В метель ушел.

- Мне хорошо ведома та местность...

Софийский подошел к необъятному столу, взял бокал с коньяком, разбавленным водой, сделал два шумных глотка.

- То, что сгинул, поддавшись сиюминутной блажи, и с матерью не простился - тот грех навсегда на твоей душе останется, - от таких слов в голове Василия сызнова загудело, в уголках глаз скопились слезы. - Но это одно. Другое - нынче ты вновь меня опозорил. И за что только господь нас так наказал?

Василий громко дышал - грудь сжали подступающие рыдания.

- Ты явился на погребенье матери в бабьем платке и тулупе. Паяц! Изволил открыть всему городу, что те гнусные разговоры, которые ходят о тебе - чистая правда. Отныне даже те, кто не желал верить, собственными глазами в том утвердились. Не смей рыдать, как девка, паскудник! - схватив Василия за ворот, отец вернул его на ноги. - Объяснись. И живо!

Что тут можно выдумать?

- Я надел его случайно, ради шутки...

- Шутки? Смерть матери кажется тебе забавной?

На Василия обрушился поток новых шлепков и укоров.

Но со временем Софийский погас. Запал иссяк, да, к тому же, настала пора вспомнить и о гостях, прибывших разделить скорбь.

- Ты порочен, Васька. Я стыжусь тебя, - сказал генерал уже вполне спокойным тоном.

В иные дни слова отца, без сомнения, задели бы Василия за живое, но нынче его слишком подавлял свой собственный груз.

- Ступай, приведи себя в порядок и сходи вниз. Выйдешь - лишнего не болтай, хоть единый раз держись прилично...

Отряхнув невидимую соринку, генерал намерился выйти из кабинета. Однако Василий, набрался храбрости и окликнул его:

- Отец! Известно ли, кто совершил преступление?

- Так ты и не слышал? Гидка-нанайка. Пригрел я змею. Сбежал незаметно - как только смог? - в свое селение, отраву взял - и вернулся, чтобы матушку твою отравить. Одного не разумею - за что? Она к нему лишь великодушие проявляла, защищала даже от меня. Ну ничего: завтра суд, а сразу после отправлю солдат поговорить по душам с их шаманкой.

Василий комично прижал руки к щекам. В этот миг он и впрямь выглядел как чистый паяц, и Софийский, несмотря на мрачный настрой, против воли усмехнулся.

- Я тоже не могу поверить в этакую неблагодарность, но увы.

- Но откуда вы это знаете?

- Деникин все выяснил, и дня не прошло. К великому сожалению - и лучше ты узнаешь об этом от меня - мне пришлось дать согласие на кое-какие неприятные научные вещи, которые надобилось проделать над твоей матерью. Однако тем самым мы ускорили выявление преступника, - отвечал Софийский.

- И что теперь будет?

- Как я и сказал, завтра суд. И Гидку, и вторую убийцу я велю повесить. Душа твоей матери получит отмщение и обретет покой.

- Но ты не смеешь! - закричал Василий. Единым скачком он достиг отца и схватил его за руки.

- Ты о чем? - опешил генерал.

- Не смеешь его вешать!

- Что-что? И отчего же вдруг?

- Не смеешь!

- Ты истинно помешался, Василий. Полагаю, тебя следовало бы определить в душевную лечебницу, - Софийский брезгливо отодвинул сына в сторону. - Иди к себе. Умойся, облачись в мужскую одежду и следуй в гостиную, как того требуют от тебя и приличия, и твоя покойная мать.