Юлия Михалева - Что скрывает снег [СИ]

Генерал-губернатор вышел, не притворив за собой двери.

Василий постоял несколько минут, не изменяя положения. Затем он в бурном порыве взъерошил на себе волосы и, как и велел отец, проследовал в свою комнату. Просторные, светлые покои с бежевыми обоями и до того высоким потолком, что если бы Василий внезапно вырос ровно вдвое, то все равно не уткнулся в него макушкой. С размаху прыгнув в кресло вперед лицом, сев на колени, он закусил зубами плюшевую обивку и закричал. Ткань отчасти приглушила крик, но оттого он звучал еще более жутко, напоминая низкий рев - точь-в-точь такой же, что издал бы и раненый зверь.

Вопль донесся и до людской, и до гостиной. И там, и там собравшиеся подняли вверх глаза, и сокрушенно качая головами, дали ему оценку:

- Васька-гадник то слышь, как скулит... Совесть, видать, заела - с барыней-то не простился.

- Эх, как Василий Сергеевич по матушке-то убивается...

Лишь Софийский сделал вид, что ничего не услышал.

***

К вечеру управа наполнилась голосами. Громадина околоточный привел хмельного ремесленника, мастера по скобяным товарам. По разговору Чувашевский понял, что тот на спор залез принародно в чужой двор и пытался похитить свинью.

- Ей-богу не я! Да на что мне какая-то порося? Все Федьки-плотника наветы, - бурно жестикулируя, божился грабитель.

- Побойся бога: своими ж глазами видел, с поличным тебя взял.

- Это бесовские мороки! Примерещилось, чай!

- Опился на погребении, вот и буянит, - заметил околоточный, что дежурил в управе с самого утра.

Чувашевский смеялся, но иные постояльцы веселого настроя не разделяли. Маленький иноверец с косой по-прежнему лежал, сжавшись в клубок - казалось, что за день он так и не сменил свое положение. Женщина вполголоса молилась, прикрыв глаза.

- Боязно, небось: как-никак, завтра повесят, - вновь высказался собеседник.

Чувашевский сочувственно вздохнул.

Вскоре заглянул и фельдшер. Не без удовольствия осмотрев раны учителя, он отметил, что уже совсем скоро освободит своего пленника, позволив воротиться домой. Чувашевский желал этого прямо сейчас, а не в будущем, потому особой радости не выразил.

- Ну, полагаю, сегодня вы справитесь и без моего общества. Ежели вдруг что, тотчас просите околоточных сходить за мною, я им о том сообщу...

- А как же письмо? - обиженно спросил Чувашевский.

Уже несколько дней учителю не давала покоя мысль, что он так и не ответил на весточку брата. Ему хотелось нынче же исправиться, однако, несмотря на быстроту чудесного исцеления, он все же пока не имел возможности писать послание собственноручно. Учитель подступал с просьбой к фельдшеру, но тот все отнекивался, ссылаясь на занятость, и предлагал выслать телеграмму. Но Чувашевскому не импонировал пустой стиль подобного быстрого ответа, и он продолжал настаивать на своем. И никакие уговоры, что адресат в любом случае не получит письма ранее, чем через несколько месяцев, не возымели ни малейшего действия.

Фельдшер, уж было намерившийся уходить, сдался.

- Ну ладно, воля ваша. Давайте писать. Однако же перейдем в кабинет помощника: там не пахнет, есть стол, да и не потревожат.

Взяв ковыляющего Чувашевского под руку, фельдшер провел его и усадил на посетительский стул.

- Дите сгубили, и меня ни про что сгубят, - вдруг отчетливо и горестно сказала женщина за тонкой перегородкой, прервав молитвы.

Фельдшер разложил бумаги, достал перо с чернильницей, отмечая вслух, что используются они не столь часто, как следовало бы представить.

- Что писать станем?

Чувашевский задумался. Отчего-то ранее он не подумал, что понадобится посвятить фельдшера в детали личной жизни, и теперь смутился.

- Так что же?

Сглотнув, учитель начал:

- Дорогой брат... Сердечно и от всей души поздравляю тебя с радостным событием. Полагаю, что с любезной супругой твоя семейная жизнь станет складываться успешно и душевно.

- Не так быстро: я совершенно не успеваю.

- Прости, что отвечаю тебе с опозданием. Некоторое время назад я, простудившись в нынешнюю стужу, немного занедужил. Однако сейчас уже совершенно здоров, так что ты можешь быть спокоен на сей счет...

За перегородкой громко - но, как подумалось Чувашевскому, радостно - вскрикнула женщина. Ей вторил счастливый детский визг.

- Господи! Ты меня услыхал! Варюшка!

- Ну, говорил же - отыщем мамку твою. И точно гляжу - набедокурила. Здравы будьте, служивые! - от звуков громкого баса стены управы, казалось, вздрогнули.

- И вам здравствуйте, доктор! - отвечали околоточные.

- Черноконь, давний мой знакомец. Впрочем, и вы его наверняка знаете, - заметил фельдшер.

- Доводилось встречаться, - кивнул Чувашевский.

- Что наделала эта женщина?

- Убийца она. Господина полицмейстера со своей бандой порешила.

- Не я это! Не я!

- Вот незадача-то. Что с дочкой-то ее теперь делать станем? В сиротский дом бедняге прямая дорога.

- Это не ее дите. Она нянька.

- А чья она?

- Вагнеров. Покойных. Вот она капитана-то к праотцам как раз и отправила.

- Не я то!

- Слыхал про то, что с ними стало... Что смотришь, непутевая? Вот на каторгу теперь и пойдешь.

- Не на каторгу. Сам ее, верное дело, повесить велит.

- И когда же?

- Да прямо завтра.

Обладатель баса цокнул языком.

- Беда! А кто тут в углу? О, это ж Гидка, у нашего самого жил. Гидка! Помнишь меня?

- Что-то лопочет. Эко вы его разговорили. Что ж вы раньше-то не пришли - глядишь, он бы чего и нам поведал.

- Гидка! Старый ты хитрюга! А он-то у вас с чего оказался?

- Так неужто ж на погребении не слыхали? Он же свою хозяйку и сжил.

- Ай-ай-ай... До чего же дивные дела творятся в городе. Я к вам чего зашел-то. Ну, сперва, конечно, мамку ее найти. А заодно хотел глянуть на того больного, что ваш фельдшер лечит. Слыхал, какой-то чудной методой, вот и хотел поглядеть.

- А вот тут он, прямо за стенкой. Покуда Деникина нет, расположились.

За огородку просунулась бородатая голова.

- Здравы будьте! Коллега!

Протянув руку прямо через голову Чувашевского, доктор поздоровался с фельдшером.

- Куда уезжал? Давно тебя не видно.

- В Алексеевку. Оспу прививал. Да я-то что - тут у вас дела шальные, куда поинтереснее моих будут. У меня-то все одно - у одного ветры, у другого грыжа. Только у архитектора нашего вот гангрена.

Фельдшер сделал удивленное лицо.

- Неужели?

- Именно, увы... В борделе, говорит, поцарапался. Ну, знамо дело, что там заразу какую и зацепил.

Чувашевский даже вздрогнул.

- Я наверняка понял, что там был он! По голосу его признал! Только слушать меня господин Деникин и вовсе не захотели-с. Всегда это заведение! И отчего ж его не выселяют?

- Да полно вам. Все мы люди грешные, не один грешок - так другой... Знамо же - какой мерой судите. Ну и так далее. Вот и архитектор наш согрешил - так уж за то и поплатился. Но довольно о нем - покажите-ка мне лучше вас...