Ольга Ракитина - Маятник

Черняк подошел к указанному мужчине, сказал, что, дескать, надо поговорить, и они поднялись в квартиру № 8. Про себя Черняк отметил, что ссора во дворе с появлением Анисима как-то сразу свернулась и пошла на убыль.

С этим свидетелем, Константиновым, Черняку опять повезло. Это был плотник, мастер по остеклению фасадов, работал по соседству, а ночевал всегда дома. Семён провел полицейского на кухню, выходящую единственным окном во двор, и на вопрос «не видел ли он Мироновича вечером в субботу, 27-го, или в ночь с субботы на воскресенье?», рассказал следующее:

— Ночью я проснулся (вообще-то я обычно крепко сплю) оттого, что меня разбудил кот, поганец. У меня в кухне мыши водятся, так он их ловит по ночам, что сказать? дело обычное… А в ночь с субботы на воскресенье, мерзавец, свалил ушат. Ну, тот и загремел. Звук был такой, словно весь мой железный инструмент вместе с коробом на кусочки разлетелся. И это ночью-то, в тишине! Я проснулся, конечно, подскочил, пошёл на кухню посмотреть. Глянул в окно (а у меня как раз за окном ледник), смотрю, а возле ледника шарабан стоит.

Черняк, стараясь не показать внезапно накатившего волнения, не спеша подошёл к окну, выглянул во двор. Действительно, прямо под окошком выглядывал скат крыши ледника — холодного подвала, где обычно хранят продукты.

— Какой шарабан? — спросил Черняк внезапно осипшим голосом.

— Обычный, одноосный. Запряженный в одну лошадь.

— Понятно… Как думаешь, Семён, чей это был шарабан?

— На этом месте всегда только Миронович свой возок оставляет, — ответил плотник. — Как-то раз, помню, скандал вышел из-за того, что уголь привезли и телегу сюда поставили, а Миронович приехал — место его занято. И ну, давай шуметь!..

— А в котором часу это было?

— Не знаю. Часов у меня нетути.

— А этот шарабан, тот, что ночью стоял, именно мироновичёв был?

— Вот уж не знаю. Не ловите меня на слове, Ваше благородие. Но скажу, что очень похож. Я когда увидел, подумал — надо же, и какая нелегкая принесла Мироновича ночью?

— А кто и когда уехал на этом шарабане, видел?

— Нет. Я воды попил, кота сапогом шваркнул и спать пошел. Это все, уж извиняйте.

Но и этого было немало. Черняк, по-настоящему возликовавший от всего услышанного, не стал продолжать обход дома и помчался с докладом прямиком в полицейскую часть.

Между тем помощник пристава Филофей Кузьмич Дронов отыскал портного Гершовича. Портной с такой фамилией проживал в доме № 61 по Невскому проспекту, разумеется, не в парадном подъезде, а по лестнице, ведущей из двора-колодца, похожего на двор дома № 57. Только двор этот был еще более тесным, стены его казались еще более закопчёными, а в дальнем углу возвышалась куча слежавшейся, утрамбованной детскими ногами золы. Зимой дети устраивали на этой куче импровизированную горку, а сейчас она бесхозным мусором занимала часть и без того тесного пространства двора. Окна квартиры Гершовича выходили как раз на эту непривлекательную «горку».

Собственно, это была одновременно и квартира, в которой обитало многочисленное шумное семейство портного, и мастерская, где он шил и принимал клиентов. Приход полицейского нарушил процедуру примерки пиджачной пары для молодого приказчика. Гершович, пожилого вида еврей, с всклокоченными волосами, давно позабывшими расчёску, в фартуке и нарукавнике, утыканном булавками, выглянул из-за ширмы с недовольным лицом, но, увидев синий полицейский мундир, тут же осклабился: «Сей минут, сей минут, господин полицейский!..» Действительно, не прошло и минуты, как Гершович стоял навытяжку перед Дроновым и со всевозможным почтением отвечал на вопросы помощника пристава. Это почтение выглядело неискренним, раздражающе-нарочитым; Дронову были хорошо понятны и эта слащавость, и искательность во взгляде, и услужливая суетливость. «Не иначе, как промышляет чем-то незаконным, наверное, из безакцизного сукна шьет, чертяка», — подумал не без раздражения полицейский.

— Да, действительно, господин полицейский, вечером в субботу я встретил случайно Мироновича на Невском у Аничкова моста, — признал Гершович.

— Во сколько это было и куда Вы направлялись?

— Это было… м-м-м… — портной задумался, — примерно в полдесятого, то есть в 21.30, значит. Шёл я к себе, по левой стороне Невского, то есть по нечетной, так правильнее сказать, да, от Аничкова моста. Гляжу — Иван Иваныч стоит на тротуаре. Он меня увидел и говорит: «Вы, Сруль Маркович, домой? Нам по пути.» И мы с ним пошли.

— А у какого дома вы с ним встретились?

— Должно быть, это был 51-й дом, там магазина открыток.

— Ясно, — кивнул Дронов, — О чём разговаривали с Мироновичем?

— Ну дак он шьет у меня, — Гершович запнулся, — пиджак. Говорит — поторопись, Сруль Маркович, мне надо скорее. А я что? — я всего лишь еврей-закройщик и портной, а не волшебник! Я говорю Ивану Ивановичу: Иван Иванович, примерить надо, а вам всё недосуг заскочить ко мне. А мне недосуг дошить… Разве можно сшить без примерки? А господин Миронович мне говорит: завтра сам зайди ко мне до обеда… А мне что? Я зайду, Сруль Маркович не гордый. Просто накину пятьдесят копеек за работу и зайду.

— А Миронович ничего не говорил о своих планах на вечер? — прервал словесный поток Дронов.

— Нет, ничего.

— А в каком настроении был Миронович?

— Да в обычном.

— А где Вы с ним расстались?

— Да у его же дома. Мне-то дальше идти до 61-го нумера! Миронович в подворотню к себе направился, а я ещё зашёл на другую сторону проспекта в мелочную лавку — мелок для разметки по ткани купить.

— А после Вы его не видели?

— Нет, не видал-с. А что, Вы думаете, это он беккерову дочку… того…? — глаза Сруля Марковича округлились и стали еще больше за стеклами очков.

— Не болтайте лишнего, господин портной! — осадил его Дронов, — Что думает по этому поводу полиция вас в настоящую минуту волновать не должно. Вот ещё что: город не покидайте, в ближайшие дни вас вызовут для снятия официальных показаний помощником прокурора. Вы ему повторите слово в слово всё, что говорили сейчас мне.

Дронов вышел на Невский проспект, вдохнул полной грудью прохладный воздух. Свежий ветер задувал с Невы. Помощник пристава поймал себя на мысли, что очень хорошо иметь чистую совесть и не бояться завтрашнего дня. А вот убийца Сарры Беккер должен сейчас испытывать большие волнения. Хотя Дронов не занимался сыском и о состоянии расследования мог судить только по обрывочным разговорам коллег, он прекрасно понял важность полученной от Гершовича информации. Миронович утверждал, будто покинул судную кассу около девяти часов вечера, но теперь-то оказалось, что он в кассу вернулся! «Похоже, вы здорово влипли, господин Миронович!» — с неожиданным глубоким удовлетворением подумал Дронов.