Наталья Александрова - Демон никогда не спит [litres]

Холод измучил его, но с холодом он справлялся, непрерывно двигаясь. Хуже было с голодом.

Голод жил внутри его как живое самостоятельное существо, как хищный зверь, вгрызающийся во внутренности. Кажется, Вернер отдал бы за кусок хлеба свою бессмертную душу, тем более что он не верил в бессмертие души.

Вернер шел по редкому унылому лесу. Возможно, он шел по кругу. В конце концов, это не имело значения.

Начало светать. Раушенбах споткнулся о торчащий из земли корень, упал и покатился вниз по крутому, усеянному хвоей склону. Склон кончился, Вернер лежал обессиленный на дне оврага, перед глазами маячил низкий колючий куст. Его охватили слабость и равнодушие. Совершенно не хотелось вставать. Он полежит немного, совсем немного, самое большее — полчаса…

Сознание начало путаться, перед глазами Вернера поплыли смутные картины прошлого — берлинский салон, лесная дорога в Северной Вестфалии… крик петуха…

Он вздрогнул и пришел в себя.

Крик петуха ему не послышался — он только что прозвучал еще раз, на самом деле где-то совсем рядом кричал самый настоящий петух. А там, где есть петух, есть человеческое жилье, еда, теплый дом, жизнь…

Раушенбах с трудом поднялся и пошел в ту сторону, откуда донесся петушиный крик.

Через несколько минут он вышел на лесную опушку и увидел жалкие, покосившиеся избы затерянной в лесу деревеньки. Деревеньки, которую чудом обошла война.

Возле крайней избы копошилась закутанная в тряпье старуха. Кажется, она колола дрова.

Раушенбах мучительно сглотнул и двинулся к деревне на слабых, подгибающихся ногах.

Старуха увидела его, распрямилась, поудобнее перехватила топор и смотрела на приближающегося мужчину пристально и настороженно.

— Ты кто? — спросила она, когда их разделяло всего несколько шагов.

— Есть… я хочу есть… — проговорил Раушенбах и понял, что его выдает акцент.

И действительно — в глазах женщины вспыхнула ненависть, рука с топором начала подниматься…

— Я латыш… — проговорил Вернер поспешно. — Немцы везли меня в Германию на принудительные работы, я сбежал из поезда и долго шел по лесу… я заблудился и очень хочу есть…

Он понимал, что его рассказ выглядит недостоверно, но ничего лучшего не придумал. Он надеялся на чудо.

И чудо произошло.

Рука с топором опустилась.

— Бери дрова, — проговорила женщина, поворачиваясь к избе.

Вернер подобрал охапку наколотых дров, пошел следом за хозяйкой.

Они поднялись по шаткому крыльцу, вошли в полутемные сени. Женщина прислонила топор к стене, обернулась к нему. Раушенбах с удивлением увидел, что она вовсе не старуха, может быть, немногим старше тридцати.

— Как тебя зовут, латыш? — спросила она странным, усталым голосом.

— Янис, — ответил Раушенбах после короткой паузы.

— Ваня, значит… — вздохнула женщина. — Как мужа моего звали… на него еще в сорок первом похоронка пришла, так и живу одна который год… Проходи в горницу, Ваня, я тебе чего-нибудь сготовлю. У меня, конечно, мало что осталось, но картошек несколько есть, и капустка квашеная…

Раушенбах поел. Хозяйка смотрела на него с грустью и умилением — ей давно уже не приходилось кормить мужчину. Сама она не ела. После еды его клонило в сон, хозяйка постелила ему на широкой скамье, и Вернер тут же провалился в черный омут без сновидений.

Проснулся он оттого, что почувствовал рядом горячее женское тело, услышал жаркий шепот.

— Ваня, — шептала хозяйка. — Ванечка! Который уж год я одна… обними меня, Ванечка!

На следующий день Вернер колол дрова, когда к забору подошла высокая худая старуха. Впрочем, теперь он не решался определять на глаз возраст местных женщин. Старуха поздоровалась, Раушенбах ответил глухо, неразборчиво. За спиной его беззвучно возникла Татьяна — так звали его хозяйку.

— Кто это у тебя, Тань? — спросила старуха.

— Это Вани моего родственник, латыш! — сообщила та поспешно.

— Ивана родственник? — с сомнением переспросила гостья. — Не слыхала, что у Ивана родня в Латвии…

— Много ты чего не слыхала! — отрезала Татьяна строго. — И болтаешь много. Ты, Степановна, поменьше болтай. А то ведь и нам есть что сказать — старик-то твой в полицаях служил…

Степановна фыркнула, развернулась и пошла прочь.

Старыгин увлеченно работал над ломбардской картиной, когда в дверь его мастерской постучали.

— Заходите! — откликнулся Дмитрий Алексеевич, отступая от картины и оглядывая ее с удовлетворением.

Дверь открылась, и в мастерскую вошел Несвицкий. Вид у него был жалкий и подавленный.

— Что случилось, Слава? — спросил Старыгин, убирая кисть в банку с растворителем. — У тебя такой вид, как будто начальство наехало…

— Хуже, — вздохнул Несвицкий. — Куницын умер. Даже не умер — вроде убили его…

— Куницын? Кто такой Куницын? — переспросил Дмитрий Алексеевич, удивленно моргая.

— Сергей Куницын, который мне принес тот самый кинжал… Представляешь, я ему звонил-звонил, у него никто не отвечает. Тогда я нашел его рабочий телефон. Он хоть в основном дома работает, но изредка ходит в присутствие, в Центральный архив. Так вот, позвонил я туда, спросил про Сергея — а там девушка чуть не плачет, говорит — разве вы не знаете, убили его…

— Да, грустная история! — вздохнул Старыгин. — А как, из-за чего — не сказали?

— Да нет… я как услышал, что его убили, до того расстроился, что трубку повесил… а теперь вот думаю — что мне делать с кинжалом? Вещь-то ценная, очень старинная…

— Передай его в Эрмитаж, — предложил Старыгин. — Сам говоришь, что вещь ценная, так что ей место в музее…

— Так-то оно так, — замялся Несвицкий. — Только мне Сергей говорил, что кинжал вроде бы не его… хозяева станут искать, а что мне тогда делать? Из Эрмитажа-то обратно не отдадут.

— Ну, не знаю. — Старыгин задумался.

— И дома его держать не хочется, — продолжал Святослав, — боязно как-то… и то уже всякая ерунда мерещится…

Вдруг у него в кармане зазвонил мобильный телефон.

Несвицкий достал трубку, поднес ее к уху, прислушался.

На лице его проступило удивление.

— Это Святослав Несвицкий? — проговорил хрипловатый женский голос. — С вами говорит Жанна, жена Сергея Куницына… то есть вдова… все никак не привыкну, что его нет…

— Да, такое горе… примите мои соболезнования…

— Вы понимаете, что я звоню не ради соболезнований. У меня есть к вам дело.

— Слушаю вас…

— Святослав, я знаю, что Сергей незадолго до смерти передал вам одну старинную вещь…

— Вещь? — растерянно повторил Несвицкий как эхо.

— Ну да, вещь… кинжал! — уточнила женщина, понизив голос. — Это очень ценная вещь, и я хотела бы ее вернуть…

— Ну да, конечно… — промямлил Святослав. — О чем речь…