Наталья Александрова - Демон никогда не спит [litres]

Пока Святослав таким образом отвлекал служительницу, Старыгин подошел к рыцарям, выстроившимся вдоль стены зала.

Здесь были несколько конных рыцарей, громоздящихся на огромных конях, закованных в доспехи, как и всадники, и несколько пехотинцев. К одному из пехотинцев и подошел Дмитрий Алексеевич.

Правой рукой рыцарь сжимал древко копья, левая же была свободна. Вот в эту свободную руку, заключенную в металлическую перчатку, Старыгин и вложил драгоценный кинжал.

Закончилась война. Раушенбах по-прежнему жил у Татьяны, несмотря на косые взгляды деревенских старух.

Вернуться в Германию не представлялось никакой возможности. Даже в их забытую Богом деревню доходили новости про то, как разыскивают нацистских преступников, про Нюрнбергский процесс и немецких генералов, сидевших в русских лагерях. Спокойнее было не высовываться, сидеть здесь, в глуши. Кроме того, он не хотел далеко уходить от тех мест, где остался священный кинжал, надеясь раньше или позже его отыскать. Однако по прошествии некоторого времени сидеть на одном месте стало небезопасно, в районе появились люди из органов, начали наводить справки обо всех жителях — кто где был в войну, кто когда вернулся…

Самое лучшее было — отправиться на какую-нибудь стройку, но для этого ему требовались хоть какие-то документы.

Татьяна отнесла председателю сельсовета, одноногому инвалиду Сельянову, шмат сала и большую бутыль самогона, и тот выписал Татьяниному жильцу справку колхозника, с которой можно было устроиться на работу.

Справку он выписал на имя Яниса Калниньша, латыша, уроженца города Даугавпилса.

— Пойду в город, на стройку устроюсь, хоть каких денег заработаю! — сказал Вернер Татьяне. — А то здесь мы с голоду пропадем. Буду тебе деньги присылать…

— Уйдешь ты, Ваня, и больше не вернешься… — грустно проговорила женщина и положила руку на свой приподнявшийся живот. — А ведь я, Ваня, в тягости…

— Не сомневайся, вернусь! — ответил Вернер.

Для начала он устроился в райцентре, строить клуб, но там к нему начал присматриваться демобилизованный мужик из соседней деревни, который знал покойного Татьяниного мужа. Пришлось уйти, перебраться подальше, в соседнюю область, на большую стройку. Там было легче затеряться, но появилась другая опасность — на стройке работали несколько латышей, которые заинтересовались, увидев в списке фамилию Калниньш. Латышского языка Вернер не знал, и ему пришлось снова перебраться на другое место.

Так и кочевал он с места на место, со стройки на стройку.

Года через два Раушенбах женился на молоденькой учетчице. У нее было три несомненных достоинства — большие голубые глаза, золотистые волосы и простая фамилия Кривцова. Вернер взял ее фамилию — и вскоре снова скрылся, переехал в Карелию, но теперь уже как Иван Кривцов.

Там обжился, но вспомнил о том, что в далекой деревне растет его ребенок.

Иван Кривцов отправился в ту деревню.

Татьяна уже год как умерла, оставив мальчика, которого назвала Алешей. Маленького Алешу приютила из жалости соседка, недавно овдовевшая Степановна. Увидев Вернера, она перепугалась. Однако Алешу ему отдала — как-никак отец, да и кормить ребенка было ей невмоготу, самой бы с голоду не умереть…

Вернер забрал сына в Карелию, оттуда они переехали в Забайкалье, потом — в Среднюю Азию… Вернер запутывал следы, метался по стране, как загнанный зверь, но все время помнил о кинжале, похороненном на месте боев, и выжидал, выжидал, выжидал…

Он выглядел удивительно молодо, как будто само время не властвовало над ним.

Сын его рос смышленым, похожим на отца, и постепенно Вернер начал внушать ему, что он — не простой мальчик, а наследник старинного и знатного рода, отдаленный потомок королей-священников, когда-то правивших всей Европой.

И со временем рассказал о священном кинжале, наследии предков. И о том, что где-то в мире существуют ножны от этого кинжала, и если им удастся найти оба предмета — они смогут вернуть своему роду священную власть…

Сначала Алеша слушал рассказы отца как волшебную сказку, но от многократных повторений сказка превратилась в реальность, больше того — она стала смыслом его жизни.

Прошло почти тридцать лет с окончания войны. Алеша стал взрослым мужчиной, а его отец все не старел. Моложавый, подтянутый, он по-прежнему нравился женщинам. Как-то в Прибалтике познакомился с учительницей из Ленинграда.

Роман был короткий, из разряда отпускных, но вскоре Вернер получил письмо, в котором женщина сдержанно и немногословно сообщила, что у него родилась дочь. Она ничего не просила, и Вернер не хотел брать на себя лишнюю ответственность, однако сообщил сыну, что у того появилась сестра.

А потом, на узкой улочке Риги, у него случился обширный инфаркт, и Вернер Раушенбах, он же Иван Кривцов, умер в машине «Скорой помощи». Перед смертью он заговорил по-немецки, чем очень перепугал врачей. Впрочем, в Прибалтике в то время многие люди говорили по-немецки…

Последние посетители поспешно покидали залы Эрмитажа, подгоняемые озабоченными служителями. Сами служители, обойдя опустевшие помещения и убедившись, что в них никого не осталось, оживленно переговариваясь, отправились к служебному выходу. Ночные дежурные начали свой первый обход.

Один из них, коренастый дядька с густыми кустистыми бровями, несколько лет назад демобилизованный из армии в чине майора, прошел по полутемному Египетскому залу и с явным облегчением покинул его.

При всем своем материализме, впитанном еще в далеком пионерском детстве, отставник побаивался всех этих посланцев глубокой древности. В особенности смутную, труднообъяснимую тревогу ему внушали египетские мумии. Черт их знает — вот лежит такой древний египтянин, замотанный в полотняные бинты, а вдруг он оживет, выберется из своего саркофага и нападет на ничего не подозревающего охранника?

Особенно неприятно было поворачиваться к ним спиной. Отставник буквально чувствовал между лопатками пристальные взгляды мертвых египтян…

Он торопливо вышел из зала и направился дальше — туда, где располагались безопасные и спокойные античные статуи, от которых можно было не ждать никакого подвоха.

За спиной ему послышался какой-то смутный шорох, но охранник списал это на свои разгулявшиеся нервы.

Едва шаги охранника стихли в дальнем конце зала, с одного из массивных саркофагов сдвинулась резная деревянная крышка. Из саркофага выскользнул человек среднего роста, в темной неприметной куртке и черной трикотажной шапочке. Поставив на место крышку саркофага, он крадучись двинулся по опустевшим залам музея.

Он покинул Египетский зал, миновал зал римского скульптурного портрета, дождавшись, когда оттуда уйдет неторопливый охранник.