Алексей Ракитин - Скопец

— Знаешь, Агфон, — задумчиво заговорил Гаевский. — Помяни мои слова: окажется, что покойного скопца обворовал каждый из его слуг.

— По сговору, что ли? — не понял Иванов.

— Какой там по сговору! — усмехнулся Владислав. — По велению души… Каждый утащил что смог: Селивёрстов, скажем, стырил образ Николая Чудотворца, плотник Аникин, тесавший намокшие рамы, слямзил что-то с хозяйского стола, лакей Базаров ещё чего-то там прихватил, ну, и купец Локтев тоже не зря возле трупа тёрся чуть ли не два часа. Каждый украл, что смог, но при этом не мешал воровать другому.

— Ну, то есть, какой-то сговор всё же существовал…

— Если только невысказанный вслух и не предварительный — а сие вовсе и не сговор, а воплощение принципа «и себе, и людям».

— Почему так решил? Объясни пожалуйста, — попросил Агафон.

— Потому что все ненавидели этого скопца. Посмотри, о нём слова доброго никто не сказал. Все, кто были рядом, просто дожидались, пока миллионщик умрёт, и его наследство станет объектом поживы. Люди сносили унижения, кураж этого самодура лишь потому, что душу каждого грела мысль: сдохнешь ты, господин Соковников, и вот тут-то ужо я покуражусь, вот тут-то мы мошну твою тряхнём!

— Знаешь, Владислав, хозяева и слуги часто ненавидят друг друга, — философски заметил Иванов, — да только из этого вовсе не следует, что они готовы нарушать уголовный закон. То, что ты говоришь — совершенно бездоказательно, суть оговор! Так рассуждая, я и на тебя много чего смогу «повесить», такого, от чего тебе «не в жисть» не отмазаться. Хочешь, я тебе расскажу совсем другую историю про то, как обворовали Соковникова?

— Валяй!

— Устроился, значит, работать к Соковникову наш старый знакомец Васька…

— Чебышев, что ли? — уточнил Гаевский.

— Он, шельма! Устроился, поработал, всё разнюхал…

— Всё — это что именно?

— Не перебивай! Я тебя не перебивал, и ты, пожалуйста, тоже не умничай!

— Я не перебиваю, я просто хочу понять, что мог «разнюхать» Васька Чебышев за три недели?

— А я вот тебе и говорю: не умничай! Небось не дурак, в Сыскной полиции работаешь, а потому прекрасно понимаешь, что надлежит разведать медвежатнику: места хранения ценных вещей, способ охраны, пути подхода и отхода…

— Значит, ты Ваську Чебышева записал уже в медвежатники? С каких это пор грабители у тебя так окрас меняют? Щёлк пальцами — и грабитель с большой дороги пошёл стальные шкафы «колоть», так что ли?

— Тьфу, болтун! — Иванов досадливо сплюнул и замолчал.

— Ладно, извини, продолжай.

— Ну, так вот… Потёрся Васька в доме, узнал, что ему надо, да и уволился по-тихому, без скандала, не привлекая внимания. Заметь, Ваську никто особо не вспоминал. Ты сам разговаривал со слугами, задавал каждому вопрос о сомнительных людях, подозрительных знакомствах, и никто о Ваське слова плохого не сказал. Никто его не вспомнил, точно не было его вовсе. Почему?

— Потому что Васька Чебышев умный мужик, внимания к себе не привлекал и подозрительным не казался.

— О, Владислав, золотые слова молвишь! Именно в них — ключ ко всему делу. Итак, Васька поработал и уволился. Выждал какой-то срок, чтоб, значит, подзабыли его. Не может же он идти на кражу на следующий день после увольнения — этим он сразу привлечёт внимание к своей персоне.

— Да понятно, Агафон, не разжёвывай, — досадливо поморщился Владислав. — По делу-то что скажешь?

— А двадцать четвёртого августа, ближе к полуночи, приехал Василий на дачу нашего скопца-миллионщика… Возможно, кстати, и не один причалил, а взял с собою настоящего медвежатника. Ему ведь необязательно самому фомкой орудовать; Васька — это мозг, это организатор, ему надо грамотно людей подобрать, расставить их, дать каждому правильное наставление, чтоб накладок не вышло. Так что «окрас» ему менять вовсе и не надо, зря ты надо мной пытался подтрунивать. Итак, один человек с возком за оградой дожидается. Второй — идёт вместе с Василием на «дело», этот «второй», возможно, медвежатник. Ну, и третья персона — сам Василий. Задача для находчивого мужика проще пареной репы: Соковников ночью держит окно в парк открытым, дурацкая, конечно, привычка, но — сие вторая натура. Задача выглядит так: подойти ночью из парка, пошире открыть створку, влезть в окно, подойти к кровати спящего миллионщика и направить на него ствол револьвера… либо приставить нож к горлу. Что скажешь, непосильная задача?

Гаевский не сразу ответил. Какое-то время он шагал молча, затем вдруг заговорил с жаром, и сразу стало ясно, что мысль товарища пришлась ему очень даже по вкусу:

— Да-да, Агафон, правильно мыслишь. В городе шли сильные дожди, почти не переставая. Низкая облачность, ночи безлунные, в ночное время грозы; видимости — никакой, шум ливня, гром, скрип деревьев в парке, шум листвы — всё это прекрасно маскирует звук приоткрываемой рамы…

— Молодец, Владислав, значит, можешь соображать, когда хочешь! — иронично заметил Иванов.

— Чтобы не оставить следов в спальне, преступник мог разуться перед тем, как лезть в окно: влез на плечи подельнику и снял сапоги…

— Либо наоборот, обул поверх сапог войлочные онучи — они и тихо ходят и следов не оставляют, — резонно поправил коллегу Агафон.

— В самом деле, либо обул мягкую обувь… Так-так-так, что же получается? Соковников просыпается ночью, а возле кровати пара-тройка мужчин с невесёлыми лицами… и ножик возле горла… Н-да, неприятно так просыпаться. Особенно, когда сердце больное. И всё у грабителей складывается наилучшим образом: Соковников умирает от внезапного сердечного приступа, они его даже пальцем тронуть не успели… Грабители снимают с шеи ключ, открывают железный ларец миллионера, о котором рассказывал пристав, забирают оттуда казначейские облигации, всю наличность, дорогую икону, затем запирают ларец, прячут его на прежнее место, а ключ вешают обратно на шею покойнику. После чего с пением непристойных частушек удаляются в ночь…

— … открывая перед уходом все три окна, дабы дождевая вода смыла возможные следы на полу, которые они из-за недостатка освещения могли не заметить. — добавил Иванов.

— Да-да, открытые окна — это своего рода мера предосторожности, согласен, — кивнул Гаевский. — Вот что, друг мой боевой, а не проехать ли нам к Василию, не пощупать ли его мягкое вымя?

— На Вознесенский, что ли, к любовнице его?

— Ну да, откуда мы его прежде забирали.

— А что, мысль дельная, я и сам хотел предложить, — Агафон извлёк из кармана жилета дешёвые серебряные часы и открыл крышку. — Почти половина двенадцатого. Пока доедем будет полночь, околоток там рядом, посадим квартального к нам в экипаж — сие много времени не займёт. Другое дело, что Васьки в «яковлевке» может и не оказаться. Они ведь как крысы, норы свои меняют постоянно.