Кэрри Лонсдейл - Лазурь на его пальцах

– Да, если хочешь выжить в семье, куда выходишь замуж, тебе это дело ой как понадобится. Так что лучше начинать уже сейчас.

От крепкого виски, наложившегося на недавнее шампанское, в голове стало туманно и легко. Живот же свело от спазмов.

Эдгар прошел к своему любимому английскому креслу с «ушками», уселся в него. Подтянул к себе тележку, подсоединил баллон. Тут же его пронял сильнейший кашель, громкий и раскатистый, влажный от мокроты. Все его тело страшно сотрясалось.

– Ты не волнуйся, – задыхаясь, сказал он, когда приступ наконец затих, – еще втянешься. Чем больше будешь пить, тем приятнее алкоголь будет казаться на вкус. И когда-нибудь «Джонни Уокер», – указал он тростью на графин со скотчем, – глядишь, окажется для тебя единственным средством, чтобы сохранить в этом семействе здравый ум.

Глаза у меня сами собою устремились на дверь. Я сглотнула, чувствуя себя крайне неуютно. За все те долгие годы, что я знала Джеймса, я еще ни разу не оставалась один на один с его отцом. До нынешнего вечера мы с Эдгаром ни разу толком и не разговаривали.

– Иди, иди сюда, присаживайся, – похлопал он ладонью по соседнему креслу.

Я села и храбро глотнула еще немного огненного зелья из своего стакана. «Последний раз», – пообещала я себе.

– Ты мне нравишься, Эйми. Всегда нравилась. И родители твои – тоже очень славные люди.

У меня удивленно вскинулись брови.

– Ты очень подходишь Джеймсу. Ему нужна именно такая девушка, как ты. – Эдгар улыбнулся, но тут же в глазах его разлилась грусть. – Томас у нас слишком уж похож на свою мать. В нем сидит такая не знающая покоя целеустремленность, что граничит с безжалостностью, бессердечием. Томас уверен, что в одиночку совладает со всем миром. Но вот Джеймс… – Эдгар задумчиво покивал. – Джеймс напоминает мне моего младшего брата. Он одухотворенный. Мечтатель…

– Я никогда не стану препятствовать его мечтам. И ни за что не стану заставлять его быть тем, кем он не… – горячо сказала я и запнулась, вспомнив, с кем разговариваю – с человеком, что как раз и не давал Джеймсу следовать тем жизненным курсом, который был для него близок. Неловко кашлянув, я уставилась в свой стакан.

– К такому-то совету мне прислушаться бы с десяток-другой лет назад. Боюсь, теперь… – Голос его затих, взгляд стал блуждающим.

Я нахмурилась, настороженная такой его откровенностью. Может, она вызвана у Эдгара действием лекарств? Это вполне могло объяснить столь внезапные признания. Но потом мне все стало понятно. И этот рассеянный, обращенный в себя взгляд, и смиренное приятие своего разбитого состояния. И смягчение сурового нрава, приходящее порой к преклонным летам, когда с запоздалым раскаянием человек размышляет о прожитой жизни.

Он был совершенно один. В том мире, что Джеймс, как только теперь начала я сознавать, всегда скрывал от меня, Эдгар Донато оказался одиноким и для всех чужим.

Когда молчание затянулось, я осторожно спросила:

– Чего вы боитесь, мистер Донато?

– А? – вскинул он голову. – Нет, ничего.

Покашляв в кулак, Эдгар прочистил горло. Однако приступ лишь усилился, кашель стал резче и раскатистее.

Я поспешила к барному шкафчику, налила ему стакан воды. Пока Эдгар приходил в себя, я оглядела комнату, остановившись взглядом на заключенный в рамку фамильный крест Донато, размещенный на противоположной стене.

– Я помню, как Джеймс принес этот крест в школу в тот день, когда надо было рассказать что-то интересное о семье, – сказала я, чтобы как-то поддержать беседу. – Это было так давно! Он все рассказал мне об этом гербовом орле.

Эдгар заворочался в кресле, поднял взгляд. Потом хрипло, отрывисто хохотнул:

– Это не мой фамильный крест. Это от Клэр. – И, запрокинув стакан, допил остатки виски.

Я застыла в ошеломлении.

– Эйми! Ты готова ехать?

Я резко обернулась в кресле. В дверях стоял Джеймс.

– Эйми, с тобой все в порядке?

Заморгав, я уставилась на Карлоса. Бледный как полотно, он сидел неподвижно в своем кресле в другом конце комнаты. Я в замешательстве огляделась по сторонам. Должно быть, рассказывая, я ходила туда-сюда по комнате. Пальцы мои крепко сжимали помолвочное кольцо.

– Эйми? – спросил он уже несколько тверже.

Я еще раз окинула взглядом все, что меня окружало: выкрашенные в коричневато-оранжевый цвет стены, пол под красное дерево, вычурная мебель с множеством подушек, напоминающих о незримом присутствии женщины, игрушки в углу, аккуратно убранные на день, – и бесчисленные фотографии, на которых запечатлено некогда полное семейство, теперь уже потерявшее мать. Карлос нужен был здесь гораздо больше, чем я нуждалась в Джеймсе.

Теперь я это поняла. Оглядываясь назад, на наши с Джеймсом отношения, когда я любила его со всей пылкой беззаветной страстью, теперь я осознала наши давние промахи. У Джеймса очень хорошо получалось просто отодвигать для себя в сторону то, что мешало ему жить, а я была уж слишком покладистой, легко с ним во всем соглашаясь. Его семье следовало пораньше все узнать насчет Фила.

Карлос по-прежнему не сводил с меня потрясенного взгляда. И в это мгновение я вдруг с абсолютной ясностью поняла, что выйти замуж за Джеймса было бы для меня далеко не самым лучшим вариантом. За те девятнадцать месяцев, что минули после его отъезда в Мексику – даже несмотря на то что они дались мне очень тяжело, – я стала гораздо более сильным и уверенным в себе человеком. И я вовсе не желала расставаться теперь с той жизнью, что успела создать сама для себя.

И тут в моем сознании прозвучал тихий голос, к которому я раньше ни разу не прислушивалась: « Надо просто отпустить его, Эйми ».

У меня даже расширились глаза. Оказывается, вовсе не голос Джеймса чудился мне в легком ветерке, осушающем мои слезы. Это был мой собственный голос – той моей сущности, что была достаточно смелой, чтобы строить свою жизнь дальше без любимого. Которая знала, что я способна справиться с трудностями и сама.

Карлос пересек гостиную, приблизившись ко мне. Впервые с того момента, как Джеймс надел мне на палец кольцо, я его наконец сняла. Оно безупречно мне подходило, как вроде бы идеально подходил и Джеймс – однако любая безупречность может оказаться всего лишь иллюзией. Я посмотрела на свой палец – на тонкую полоску бледной кожи, нежной и розоватой. Потом подняла руку Карлоса и положила кольцо на его ладонь.

– Что ты делаешь? – спросил он, зажав в кулаке кольцо.

– То, что уже давным-давно должна была сделать. Однажды я пообещала Джеймсу, что никогда не стану препятствовать его мечтам. Сказать по правде, я терпеть не могла, когда он униженно шел на поводу у своего семейства. Мне хотелось, чтобы он бросил это их «Донато Энтерпрайзес», открыл собственную галерею и писал картины. Тогда бы он жил гораздо более богатой и полноценной, творческой жизнью. И он действительно собирался это сделать, как раз перед… – Осекшись, я сглотнула и, решительно вдохнув, закончила: – Перед тем, как он погиб.