Мэри Стюарт - И девять ждут тебя карет

– Спокойной ночи, мисс Мартин, – невыразительно сказала она.

– Мадам… – быстро, почти умоляюще произнесла я.

Она отвернулась и ушла. Юбки ее богатого туалета прошуршали в тишине громко, как струя текущей воды. Она не оглянулась.

Рауль стоял рядом со мной. Я тронула его за рукав:

– Видишь, все обстоит, как я сказала. Я не ошиблась.

Рауль отвернулся от меня, глядя вслед Элоизе. Он ничего не ответил.

– Рауль, не говори им, – быстро сказала я, задыхаясь. – Я не могу встречаться с ними… не вынесу… Не сейчас. Я… я просто не могу.

Мне показалось, что он колеблется.

– Мы поговорим об этом завтра.

– Пусть они уволят меня, – сказала я быстро. – Я уеду в Париж. Я могу остаться там, конечно ненадолго. Может быть, тогда мы сможем…

Положив руки мне на плечи, Рауль повернул меня к себе.

– Дорогая, – прервал он меня, – если я сегодня не скажу Элоизе, лучше будет, если мы сейчас расстанемся. Не волнуйся, все будет хорошо. Я ничего не скажу, пока мы не поговорим с тобой подробно. – Наклонившись, он поцеловал меня; это был жаркий поцелуй. – Спокойной ночи, малышка, спи спокойно…

Дверь за ним закрылась. Я слышала его быстрые шаги по коридору, словно он очень спешил догнать Элоизу.

На следующее утро Бернар, слуга Леона де Вальми, принес мне записку в детскую во время завтрака.

Она выглядела так, будто человек, написавший ее, страшно спешил. В ней говорилось:

Моя дорогая.

Я не могу остаться здесь, как надеялся. Я узнал, что должен срочно вернуться в Париж – проклятое «должен». Прости меня и старайся ни о чем не беспокоиться. Обязательно вернусь в четверг утром, и мы тогда все решим.

Элоиза мне ничего не сказала, а я (как и обещал тебе) тоже ничего ей не сообщил. Не думаю, что тебе следует очень уж беспокоиться относительно этого, малышка: если они хотели бы что-то сказать, они, без сомнения, поговорили бы со мной, а не с тобой. До четверга делай вид – если сможешь и если осмелишься, – что ничего не случилось. Как бы то ни было, сомневаюсь, что тебе придется часто встречаться с Элоизой. Она переоценила свои силы и, думаю, проведет эти дни в постели.

В качестве первого любовного послания записка не заключала в себе ничего такого, из-за чего у меня могли бы так дрожать руки, когда я сложила ее и посмотрела на стоящего передо мной Бернара. Он наблюдал за мной; лицо его застыло в обычном хмуром выражении, но черные глаза были хитрыми и злобными. Мне показалось, что в них появился какой-то странный блеск, будто он что-то обдумывал. Очень похоже на Рауля поручить отнести эту записку человеку, который был на побегушках у Леона де Вальми целых двадцать лет!

– Мсье Рауль отдал это вам собственной рукой? – холодно спросила я.

– Да, мадемуазель.

– Он уже уехал?

– О да, мадемуазель. Он спешил, чтобы застать первый самолет на Париж.

– Понимаю. Благодарю вас. А как сегодня здоровье миссис Седдон, Бернар?

– Лучше, мадемуазель, но доктор сказал, что ей следует полежать еще денек-другой.

– Ну ладно, надеюсь, что скоро она опять будет здорова, – заметила я. – Будьте любезны, скажите мне, кто-нибудь сообщил ей, что я о ней справлялась?

– Да, мадемуазель.

– Бернар, – вмешался Филипп, ставя на стол чашку, – у вас сегодня бал, правда?

– Да, мсье.

– Внизу, в селении?

– Да, мсье.

– У вас там будет и праздничный ужин?

– Да, мсье.

– А что у вас бывает на ужин?

Темное лицо Бернара, будто вырезанное из дерева, оставалось неподвижным; глаза, недружелюбные и злые, хмурились.

– Не могу сказать, мсье.

– Хорошо, Бернар. Благодарю вас.

Когда он ушел, я еще раз спросила себя, что нашла в этом человеке хорошенькая и добродушная Берта.

День был очень неприятный и долгий.

Я чувствовала себя осиротевшей. Рауль уехал. Флоримон оставил замок Вальми сразу после завтрака. Миссис Седдон, как и предсказывал Бернар, осталась у себя в комнате, а Берта весь день выполняла свои обязанности с отчужденным и пристыженным выражением, которое – если только это возможно – напоминало застывшую мрачную маску Бернара.

Нечего удивляться, что, когда мы с Филиппом отправились на нашу обычную дневную прогулку и мимо нас с ревом промчался джип с несколькими пассажирами и Уильямом Блейком за рулем, я ответила на его веселое приветствие с таким жаром, что Филипп с удивлением посмотрел на меня и заметил:

– Этот вот – ваш большой друг, верно?

– Он англичанин, – просто ответила я, потом улыбнулась своим словам: – Филипп, ты знаешь, что такое ирония судьбы?

– Нет, а что?

Я с сомнением посмотрела на него, но попыталась дать определение:

– Ирония судьбы… думаю, это когда судьба или рок, le destin, или что-то непонятное, преследующее тебя, использует твои слова и поступки против тебя в самое неподходящее время. Нет, я неправильно объясняю. Оставим это, зайчик, я сегодня не в форме.

– Я как раз сегодня утром читал такую книгу, – заметил Филипп. – У непонятного есть имя. Оно следует за вами, и когда вы делаете какую-нибудь глупость, эта, как вы ее называете, судьба наказывает вас. Ее зовут Немезида.

Я остановилась и посмотрела на мальчика:

– Филипп, миленький, мне кажется, что эта Немезида хочет меня наказать. Все плохие приметы сходятся: сейчас мартовские иды, и вороны летят прямо вниз и с левой стороны, и в прошлый четверг днем я не с той стороны обошла Сан-Мари-де-Пуан, и…

– Неправда, – сказал Филипп, – в прошлый четверг шел дождь и вы сидели дома.

– Неужели?

– Вы сами знаете. – Он хихикнул и легонько подпрыгнул. – Вы тоже иногда говорите глупости, правда?

– Слишком часто.

– Но мне это нравится. Скажите еще что-нибудь. О воронах, которые летают вниз головой, так вы сказали? Это они правда так летают? А почему? Расскажите еще, мадемуазель.

– Не думаю, что смогу рассказать еще что-нибудь, – ответила я, – у меня не хватает слов.

На обратном пути мы встретили Леона де Вальми.

Вместо того чтобы подниматься по зигзагу, мы выбрали крутую дорожку, которая шла прямиком вверх и в нескольких местах выходила на шоссе. Потом мы пересекли вымощенный гравием подъем. Когда мы проходили по двору, направляясь к боковой двери, из какого-то угла вынырнуло инвалидное кресло и я услышала голос Леона де Вальми:

– А, Филипп! Добрый день, мисс Мартин. Вернулись с прогулки?

Багрово покраснев, я повернулась к Леону, чувствуя, как горят щеки.

– Добрый день, мсье. Да. Мы гуляли в долине и поднялись короткой дорогой.

Он улыбнулся. В его лице не было видно ни малейшего признака недовольства или холодности. Несомненно, если бы мне был вынесен приговор об изгнании, он не говорил бы со мной таким обычным тоном – больше того, вряд ли вышел бы мне навстречу специально для того, чтобы так приветливо и дружески поздороваться со мной. Он сказал, обволакивая нас с Филиппом добродушной улыбкой: