Мэри Стюарт - И девять ждут тебя карет

– В чем дело, мадам? Что вам надо? – спросила я.

Элоиза не ответила. Она вела себя так, будто меня не было в комнате. Это уже слишком! Я открыла рот, чтобы выразить свое негодование, но внезапно остановилась, со страхом наблюдая за мадам.

Она повернулась к небольшому столику у кровати. Ее руки двигались, как у слепой, ощупывая предметы, стоявшие на столике, – лампу, книгу, небольшие часы, молочник, в котором было какао Филиппа, пару солдатиков, печенье… Я подумала, что она сейчас включит свет, и невольно сделала протестующий жест, но Элоиза, проведя мягко кончиками пальцев по лампе, часам, погладив оловянных солдатиков, опустила ладони на молочник и взяла его.

– Мадам де Вальми… – сказала я.

Элоиза обернулась на звук моего голоса, подняла молочник, словно хотела отпить из него, и поверх его края снова посмотрела мне прямо в глаза. Она стояла спиной к свету, ее лицо казалось смутным пятном, глаза были расширены и глядели в пустоту, и когда я внимательно всмотрелась в нее, охваченная недоумением и страхом, то внезапно все поняла. Я вздрогнула и похолодела, словно моей спины коснулась ледяная рука мертвеца.

Ее открытые глаза, как и выхоленные мягкие руки, что-то нашаривающие на столе, были действительно слепы… Я еще несколько секунд вглядывалась в лишенное всякого выражения лицо Элоизы де Вальми – между нами, на кровати, слышалось тихое и ровное дыхание Филиппа, – потом очень тихо продвинулась ближе и стала в ногах кровати.

Элоиза стояла не двигаясь, держа в руке молочник, ее глаза были устремлены на то место, где я была только что… Понимаете, глаза ее были открыты, но они ничего не видели… Я стояла и смотрела на нее, будто она была привидением, выступающим на сцене, освещенной лунными лучами. В голове у меня звучали стихи, как будто кто-то включил магнитофон и забыл его выключить. Я чувствовала какое-то тупое удивление – эти стихи так быстро пришли мне на ум: «Глядите, вот она! Блуждает здесь всю ночь и, жизнью вам клянусь, ни разу не проснулась!..»

Вот как! Значит, Элоиза де Вальми, как леди Макбет, блуждает во сне – тяжесть, которая лежит у нее на сердце, угрызения совести гонят ее ночью в комнату Филиппа. Может быть, она, как и та леди-убийца, ненароком выдаст то, что видела и слышала? Я ничего не знала о лунатизме, помнила только сцену из «Макбета». И леди Макбет говорила. Может быть, я заставлю и Элоизу де Вальми заговорить? «Наблюдай за ней, подойди к ней поближе!»

Я держалась за спинку кровати Филиппа; если бы не это, я бы, кажется, упала.

– Мадам, – хрипло сказала я.

Она ничего не слышала. Уверенно и спокойно она поставила молочник на стол и повернулась к двери. Лунный свет скользил по красивым складкам ее пеньюара, освещая ее неподвижное лицо, глаза, большие и блестящие, как у куклы.

– Элоиза де Вальми. Отвечайте мне. Как вы убьете Филиппа? – сказала я.

Она шла к балкону. Я держалась рядом с ней. Она двигалась ровно, не спотыкаясь, и в нужный момент взялась рукой за портьеру. На одно ужасное мгновение я подумала, что ошиблась и она не спит, но потом увидела, что она пошла прямо на висящую ткань и остановилась в нерешительности, когда одна из складок ее одежды зацепилась за порог. Глаза, устремленные в одну точку, были по-прежнему неподвижны, но она вздохнула и покачнулась. Один бог знает, что ей известно. У меня вырвался вопрос, который я задавала себе все это время:

– Рауль помогает вам убить Филиппа?

Элоиза остановилась и наклонила голову, повернувшись ко мне. Я повторила ей в самое ухо:

– Рауль помогает вам?

Она отвернулась. У меня ничего не вышло. Элоиза уходила, унося с собой свои тайны, все еще погруженная в сон. Я неуверенно протянула руку и отдернула перед ней портьеру.

Мадам величественно прошествовала мимо меня, прошла по балкону и скрылась из виду.

«Господи, Господи, помоги мне!» Я стояла над Филиппом в темной комнате, испещренной пятнами лунного света, держа в руке молочник.

Я тихо разбудила его, применив метод, о котором где-то читала, – легонько нажала под левым ухом. Это подействовало: Филипп открыл глаза, словно проснулся самым естественным образом, и несколько секунд лежал неподвижно, привыкая к темноте и стараясь разглядеть меня в слабом свете луны. Потом он сказал, словно продолжая прерванный разговор:

– У меня был еще один кошмар.

– Я знаю, поэтому и пришла.

Он поднял голову, потом сел в кровати:

– Сколько времени?

– Половина второго.

– Разве вы еще не ложились? Вы ходили на танцы в Субиру? Вы мне не говорили, что пойдете.

– Нет, меня там не было. Я оделась, потому что…

– Вы ведь не уйдете? – Его шепот стал таким громким, что я поднесла палец к губам.

– Тихо, Филипп. Нет… то есть да, но я не оставлю тебя одного, не бойся. Ты пойдешь со мной.

– Пойду с вами?

Я кивнула и присела на край кровати. Большие круглые глаза уставились на меня. Мальчик сидел очень тихо. Не могу сказать, о чем он думал. Не помню, как звучал мой голос, знаю только, что губы у меня застыли, поэтому трудно было говорить. Я сказала:

– Филипп.

– Да, мадемуазель?

– Ты хорошо себя чувствуешь? Ты не… тебе не очень хочется спать?

– Да нет.

– Хорошенько проснулся? Ничего не болит?

– Нет.

– Ты пил сегодня какао? – хрипло спросила я.

Он искоса посмотрел на молочник, потом снова на меня и, поколебавшись, сказал:

– Я его вылил.

– Ты… что? Почему?

– Ну… – неуверенно сказал он, глядя на меня, потом замолчал.

– Послушай, Филипп, я не буду тебя ругать. Просто хочу знать. Оно было противное на вкус или что-нибудь в этом роде?

– Нет. Вообще-то, не знаю. – Снова взгляд искоса, потом внезапный порыв откровенности: – У меня осталась с прошлой ночи та бутылка, и я ее спрятал. Я не стал вам говорить…

– Бутылка? – удивленно спросила я.

– Ну да, – ответил Филипп. – Этот замечательный лимонад. Я выпил лимонад вместо какао. Он уже выдохся, но все равно был вкусный.

– Ты… не сказал мне об этом, когда я пришла, чтобы сделать какао.

– Ну, – заметил Филипп, – я не хотел вас огорчать. Ведь вы всегда сами варите какао и… что с вами?

– Ничего, ничего. Ох, Филипп!

– В чем дело, мисс Мартин?

– Думаю, я просто устала. Вчера очень поздно легла, а сегодня еще не ложилась.

– Вы на меня не сердитесь?

– Нет, не сержусь.

– Почему вы сегодня не ложились?

– А теперь слушай меня, малыш. Ты знаешь, что твой дядя Ипполит возвращается завтра… нет, уже сегодня?

Лицо мальчика осветилось радостью, словно солнечный луч озарил речную гладь, и вдруг меня охватило глубокое чувство покоя. Кажется, мы все-таки доберемся до тихой гавани после шторма.

Филипп спрашивал быстрым взволнованным шепотом:

– Когда он приезжает? Почему он возвращается? Кто вам сказал? Когда мы с ним встретимся?