Мэри Стюарт - И девять ждут тебя карет

– Можешь смеяться, – упрямо стоял на своем Жюль. – Но я тебе говорю, что мсье Гарсен сказал…

– Эта старая баба, аптекарь? Ты бы лучше занялся делом и не слушал деревенские сплетни!

– И все равно…

– Ради бога, Жюль, – с раздражением прервал его Бернар. – Нельзя считать преступницей каждую красивую женщину только потому, что она хочет пожить в свое удовольствие. Слушай, мне надо идти. Тебе в какую сторону?

– Вниз на Субиру, – недовольно откликнулся Жюль. – Уже светает.

– И ты свободен? Ладно, пойдем вместе. Я оставил машину у начала подъема, могу тебя подвезти. Ты иди, а я потушу лампу и запру дверь.

– Ладно.

Крышка печки снова звякнула, когда вторая сигарета последовала за первой. Я услышала тяжелые шаги Жюля, направляющегося к двери. Вдруг он остановился.

– Что это было? – резко спросил он.

– Что?

– Я слышал какой-то шум. Здесь или, может быть…

– Открой дверь, – тихо сказал Бернар. – Быстро.

Жюль повиновался. Свежий запах серенького весеннего утра проник в комнату, полную синего дыма и смолистого аромата поленьев.

– Там ничего нет, – донесся откуда-то издалека голос Жюля.

Я поняла, что он вышел на веранду и зашел за угол дома.

Бернар, стоя прямо под нами, коротко и резко засмеялся:

– Просто мышка, дорогуша. Сегодня ночью тебе мерещатся чудовища в каждом дереве, правда? – Он шумно потянулся, зевнув. – Ладно, мне тоже хочется в постельку, боюсь только, что моя будет не такая теплая, как у тебя. В какое время этот англичанин обычно сюда приходит?

– Довольно рано, если он вообще сегодня явится. Откуда мне знать?

– А, ладно, пошли. Надеюсь, в Вальми уже все спокойно. Никак не пойму, зачем хозяину понадобилось посылать меня в эту чертову дыру. Пошли, дорогуша, я потушу лампу, запру дверь и догоню тебя.

– Я подожду.

– Да? Ну ладно… вот и все. Думаю, печку можно оставить так? Да, ну ладно. А я-то думал, что ты уж очень спешишь попасть в свою постельку.

Он уходил, голос его доносился с порога. Рядом со мной Филипп пошевелился во сне, и его дыхание мягко коснулось моей щеки.

– Ох уж эта моя постелька, – весело сказал Жюль. К нему вернулось хорошее настроение. – Я тебе расскажу, приятель…

Дверь тихо затворилась, не дав мне дослушать рассказ Жюля на любимую им тему. Его затихающий голос смутно слышался среди предрассветной лесной тишины. Раньше я не знала, как тихо в лесу по утрам. Ни одна ветка не двигалась, ни одна сосновая иголка не упала на деревянную кровлю. Филипп ровно дышал у меня над ухом. Где-то лесной голубь завел свою гортанную песню.

Скоро взойдет солнце. Будет прекрасный день. Я снова прилегла, придвинувшись ближе к мальчику и дрожа как в лихорадке.

Спасение было таким неожиданным, что совсем выбило меня из колеи. В течение всего этого разговора я полулежала, сжавшись в комочек, напрягая слух, чтобы расслышать их слова, собравшись с мыслями, чтобы проникнуть в их намерения, но не могла сосредоточиться, обуреваемая бесполезными и смутными эмоциями. Одно мгновение мне даже казалось, что я должна сойти вниз и обратиться к Жюлю, не состоявшему на службе у Вальми, который при любых обстоятельствах не позволил бы Бернару сделать то, что он, вероятно, задумал. Но в следующий момент я услышала, как Жюль обвиняет меня, а Бернар защищает. Это было очень странно: Леон де Вальми нисколько не обеспокоен; всем известно, как я люблю мальчика; мсье Рауля следует оставить в покое… Фактически Бернар приложил все усилия, чтобы опровергнуть сплетни, которые, по моему убеждению, распускали прежде всего он и Альбертина. Я не знала, что думать. Неужели я ошибаюсь? Конечно, если Леон де Вальми виновен, то сейчас, после моего бегства вместе с Филиппом, он понял, что я его подозреваю. Если он виновен, то не может не волноваться. Но почему Бернар защищал меня в разговоре с Жюлем? Рауль ни при чем. Господи, неужели я ошиблась?

Но меня все еще что-то беспокоило. Весь разговор Бернара с Жюлем носил какой-то странный отпечаток искусственности; неестественно и фальшиво было то, что Бернар встал на мою защиту, неестественным и фальшивым был его тон, его медленные, тщательно обдуманные ответы.

Я лежала тихо, наслаждаясь покоем и тишиной, царящей в лесу Дьедонне; снаружи, на вершине сосны, мирно ворковал голубь; кровь, лихорадочно бурлившая у меня в жилах, потекла в своем нормальном ритме. Филипп снова пошевельнулся, сказал: «Мадемуазель?..» – и снова погрузился в сон. Я слегка улыбнулась, с чувством облегчения подумав о том, что он спал во время визита Бернара: если бы он пробормотал это тогда, Бернар наверняка бы его услышал. Ведь он стоял прямо под нами, а Жюль – поодаль, у самых дверей.

Вспомнив это, я рывком поднялась в темноте, губы внезапно пересохли, а сердце вновь лихорадочно забилось.

Бернар слышал, как пошевельнулся Филипп. Конечно слышал.

Бернар знал, что мы здесь.

Так вот в чем дело! Ничто другое не могло объяснить этот странный разговор. Неудивительно, что он показался мне фальшивым. Неудивительно, что я едва не приняла злейшего врага за друга.

Бернар знал. Но он не хотел обнаружить это в присутствии Жюля. Вот почему он не поднялся на чердак, хотя уже ступил на лестницу, – его прервали! Вот почему он притворился, что не заметил шороха, который услышал Жюль; вот почему он пытался как можно скорее спровадить Жюля и остаться для того, чтобы «запереть дверь»!

Это очень хорошо объясняло, почему он так расписывал впечатление, которое произвело в замке Вальми наше бегство. Что бы ни случилось наутро, ему следовало оправдать свое присутствие в лесу Дьедонне. Самое простое и безопасное было сказать полуправду. Зная, что я нахожусь очень близко, Бернар должен был исполнять свою роль с большой осторожностью. Я слышала его – он это знал, – и ему не хотелось спугнуть добычу раньше времени… он дожидался случая вернуться без спутников.

И он обязательно вернется. Едва подумав об этом, я быстро вылезла из-под груды одеял и бесшумно проползла к люку. Я слышала, как Жюль спускается по просеке, как замирает его голос, но не хотела рисковать. Бернар мог сделать вид, что уходит, вернуться, закрыть дверь и выжидать. Я легла на пол у самого люка и стала тихонько приподнимать крышку так, чтобы между ней и полом образовалась еле заметная щель. Напрягая зрение, я посмотрела вниз. В свете, проходящем сквозь плохо пригнанные ставни, было видно – комната пуста.

Я бросилась к Филиппу, но, вытянув руку, чтобы разбудить его, остановилась: надо было немного успокоиться. Встав на колени рядом со спящим ребенком, я крепко сжала руки и закрыла глаза. Нельзя будить ребенка в таком состоянии. Я должна снова взять себя в руки. Должна. Дав себе на это двадцать секунд, я стала их медленно отсчитывать.