Елена Богатырева - Ловцы душ. Исповедь

Вернувшись домой, он попытался отвести Петракова в дом. Но тот, похоже, не мог самостоятельно двигаться. Тогда Данила поднял его на руки и отнес на кровать. Петраков так и не пошевелился — лежал в неестественной позе: с поднятыми руками и скрюченными пальцами. Ноги его по-прежнему были полусогнуты. Глаза погасли. Если утром в них стояло безумие, то теперь светилась лишь пустота. Безумие опустошило его душу. В ней не осталось ничего. Петраков в одночасье постарел. Его седеющие волосы сделались совсем белыми. «Но он, по крайней мере, жив, — подумал Данила. — И я нужен ему».

В тот день ему казалось, что он теперь всю жизнь проживет здесь в лесной избушке, рядом с сумасшедшим другом, который столько лет был его наставником. Он должен искупить свой грех, и это искупление затянется на долгие годы. Только смерть станет последним шагом в этом искуплении.

Данила вышел на поляну и развел костер. Он должен был немедленно спалить рисунок. Нет никакого имени Бога. Есть только дьявол, который сует свой нос в дела человеческие. Человек слаб и глуп. Когда ему кажется, что он поднимается к небу и прислушивается к Его голосу, он всего лишь спускается к собственной Тени и беседует с дьяволом.

Языки пламени рвались вверх, к небу, сухие поленья трещали так громко, что заглушали дребезжание осколков его разбитого сердца.

Этот ключ — в никуда. Он сожжет, уничтожит его. Чтобы никто больше никогда не пострадал.

Огонь призывно гудел, но Данила медлил. Все, к чему он стремился так долго, все, чему радовался, все, чего боялся, рухнуло за сегодняшний день. Произошел обвал. Впереди зияла бесцельная пустота. Дорога брала начало у его ног, и он мог пойти на все четыре стороны, но что толку коптить бездушное небо, если нет цели, если нет смысла, а главное — веры.

Костер догорел к середине ночи.

Данила не сжег лист.

Он оставил его себе, как безнадежно больной припасает яд на тот случай, когда больше не в силах будет выносить страданий, причиненных болезнью. Если Петраков погибнет, знак станет последним шагом на пути искупления. Он покончит с собой таким образом.

На следующий день Данила поднялся ни свет ни заря. Петракова в доме не было, и у него затеплилась надежда… Но стоило ему выйти, как надежда тут же обратилась в ничто. Петраков сидел, прислонившись спиной к березе, и пустыми глазами смотрел на пепелище.

Данила сварил кашу и попытался покормить друга. Он уговаривал, заталкивал ложку тому в рот, он кричал, топал ногами и плакал как ребенок, но каша только стекала изо рта Петракова, а взгляд оставался пустым и безжизненным.

Данила упал на траву и завыл. Без еды Петраков умрет через несколько дней, и он ничего не сможет сделать, как только смотреть на медленную смерть своего наставника. Но ведь должен же быть какой-нибудь выход! Он не вынесет еще одной смерти!

Взвалив Петракова на плечи, Данила прошел что-то около километра, когда понял: ему не осилить дорогу. Он был худым и роста небольшого. Петраков был тяжелее него в два раза. Даниле пришлось вернуться в дом и принести старое одеяло. Еще два километра он тащил друга волоком по земле, поминутно останавливаясь, чтобы передохнуть. У реки Шалы он устроился на ночлег. Ногу Петракова продел в петлю, а другой конец веревки обмотал вокруг пояса. Не хватало еще, чтобы он пропал куда-нибудь утром. До ближайшей деревни нужно было пройти еще километров десять. А завтра с утра — переправиться через реку. Сегодня ему это было уже не под силу…

Три дня, выбиваясь из сил, он тащил Петракова по лесу. Ел кору с деревьев, ягоды, грибы, которые попадались крайне редко: лето было жарким, без дождей. В деревню он отправился один, привязав на всякий случай Петракова к дереву. Время от времени тот словно оживал, перемещался куда-нибудь, менял позу и снова застывал как кукла, у которой кончился завод.

Он отыскал что-то вроде местной больницы. Большой бревенчатый дом был украшен красным крестом. Понаблюдал немного. Из дома вышел мужичок с перевязанной платком челюстью. Значит, он не ошибся. Еще через полчаса из дома вышел мужчина — статный, подтянутый, веселый. Огляделся по сторонам, сел на крыльцо и закурил. Он выкурил две папиросы, когда из-за угла соседнего дома показалась женщина — высокая, тонкая, в очках. По плечам рассыпались рыжие вьющиеся волосы. «Мелким бесом» вьющиеся — сказала бы его тетушка.

Мужчина улыбнулся ей. Они о чем-то немного поговорили. Потом из-под крыльца он достал кусок старой мешковины, развязал его, достал что-то и снова, завязав, положил под крыльцо. Да еще соломы сверху набросал. Мужчина закрыл дверь на ключ и вскочил на лошадь, помогая женщине устроиться сзади. Она крепко обхватила его за талию и прижалась щекой к спине. «Значит, на ночь здесь никто не остается», — обрадовался Данила.

Дождавшись когда стемнеет и в ближайших домах погаснут последние огни, он подтащил Петракова к дому, вытащил деревянную доску, которой было забито одно из задних окон. Втолкнуть Петракова в узкое окно оказалось задачей нелегкой. Три раза у него ничего не получалось, пока он не догадался прислонить его снизу к стене, влезть наверх и тянуть уже из дома.

Данила волновался. Собаки в соседних домах заливались лаем. Не ровен час выйдет кто-нибудь посмотреть — на кого они так ополчились. Он уложил Петракова на кушетку, стоящую рядом со шкафчиком с медикаментами, и сел рядом. Завтра Петракова непременно найдут и обязательно спасут. Он когда-то слышал, что, если человек не может сам есть, ему делают специальные уколы, которые заменяют пищу. Познания Данилы в медицине были ничтожными, но к медикам он всегда относился с трепетом: верил в их всемогущество. Петраков будет жить. Пусть вот так — как растение — бессмысленно и безмозгло. Пусть пока так. Может, потом, через некоторое время, он и придет в себя.

Голод сказался неожиданно, скрутив его приступом острой боли под ложечкой. Пора было заканчивать и уносить ноги. Завтра утром, когда Петракова найдут, кто-нибудь из местных обязательно вспомнит, что похож он на одного из ребят, которые приехали сюда отдыхать и считались пропавшими в горах. Чего доброго, снова начнутся поиски. Тогда ему придется искать новое укрытие…

Он осторожно выбрался из окна, пристроил доску так, чтобы Петраков не смог ее ненароком выбить и выбраться. Проклятущие собаки снова завыли и затявкали со всех концов, а одна, вынырнув из темноты, принялась кружиться вокруг него с громким лаем. Он и руками на нее махал, и палкой кинул, и подозвать пытался — тявкала как заведенная, не обращая внимания на все его потуги.

Пробираясь мимо крыльца, Данила вспомнил, что мужчина давеча что-то прятал под крыльцом. Не посмотреть ли? Вдруг пригодится. Он сунул руку вниз и нашарил под ступеньками мешковину. Дрожащими руками развязал. Мысль была одна, хотя и безумная, конечно: может, что-то съестное. Но в мешковине оказалась только сухая трава. Он тщательно мял ее пальцами, надеясь, что в ней что-то спрятано. Но ничего не нашел. Тогда он решил, что трава, должно быть, целебная и, может быть, ее нужно хранить в прохладном месте, потому-то доктор и не держит ее в душной избе. А раз целебная, нужно отсыпать себе немного. Или даже опробовать прямо сейчас — в желудке от голода жгло как огнем.