Дженни Уайт - Печать султана

В последующие годы девушки вроде меня почувствовали необходимость в образовании, дабы, не отставая от времени, занять соответствующее положение в меняющемся обществе. При этом мы оставались милыми, вежливыми и сдержанными. А вот те смешливые девчонки, что без удержу бегали повсюду и вели себя крайне безрассудно, неизбежно плохо кончали. Я старалась изо всех не улыбаться без особой на то нужды, особенно там, где это неуместно. Полагаю, мне удавалось сдержать себя.

Затворническая жизнь в Шамейри не способствовала приобретению навыков ведения непринужденной беседы. Я почти ничего не знала о нашей семье, за исключением того, что сообщал мне мой кузен и домашний учитель Хамза, да какими-то новостями делилась Виолетта, располагавшая своими таинственными источниками информации. Порой она говорила мне совершенно неприличные вещи. Я ничего не знала о других известных семьях. Живя в полной изоляции от мира, я не успевала следить за модой. От последних веяний мы с мамой всегда отставали по крайней мере на сезон. Раз в год, осенью, мама посылала за гречанкой, живущей в Стамбуле, которая привозила на виллу образцы тканей и брала заказы на пошив одежды. Однако к следующему лету наши обновки уже выходили из моды. То обстоятельство, что мы не держим постоянных слуг, вызывало ужас у знакомых дам. Любой уважающий себя дом должен иметь прислугу, выговаривали они матери. Это же знак определенного общественного статуса. И чем больше челяди, тем лучше и престижнее.

Некоторые зажиточные семьи держали около дюжины слуг, семьи, принадлежащие к высшему свету, — во много раз больше. Считалось необходимым поддерживать бедных. За благочестивые деяния полагается «севап», или награда Аллаха. Кроме того, спрашивали подруги у мамы, как она обходится без горничной в ночное время? Нельзя себе представить, как женщина может сама заваривать себе чай или раздеваться перед сном. Они смотрели на меня и говорили матери: «Девушка должна научиться управлять домом». Я так и не поняла, как мама относилась к отсутствию прислуги. В отцовском доме в Нишанташе хватало слуг, однако мама никогда не жаловалась на странную неприязнь к ним дяди Исмаила. Прибыв в наш дом, Виолетта стала помогать мне и маме вечерами. Сама я даже не умела заваривать чай.

Зато я довольно хорошо разбиралась в литературе и в международной политике благодаря ежедневным урокам учителя Хамзы. Долгими зимними вечерами я штудировала исламскую юриспруденцию и персидскую поэзию в кабинете дядюшки Исмаила. Свободно цитировала Коран и достаточно хорошо знала арабский. Разбиралась в приливах и отливах Босфора и имела представление о том, как нужно двигаться в воде. Не очень хорошо шила и не умела вышивать постельное белье или коврики для молитв, предназначавшиеся для приданого. Я не знала, как умирают люди, однако вскоре мне пришлось столкнуться со смертью.

Из всех времен года мне больше всего нравилась весна с цветущими вишнями и прохладными обильными дождями, а также осень, когда природа окрашивается в мармеладный цвет, летние домики пусты, а я вновь начинаю свой любовный роман с водой. Виолетта была старше меня на год и знала о мире гораздо больше, чем я, ставшая ее прилежной ученицей. В теплую погоду она расстилала ковер на поросшем мхом берегу пруда. Наплававшись вдоволь, мы прямо в сорочках ложились на ковер и открывали корзинку с едой, которую служанка приносила с собой. Ножом она снимала кожуру с груш, красных и сочных, как щеки младенцев. Если сок капал на мои руки, Виолетта нагибалась и слизывала его языком. Она разрезала черных мидий и учила меня высасывать «рассол», держа жемчужную плоть между зубами. Когда появлялись артишоки, мы по очереди срывали плотные, как кожа, внешние листья. Затем своим острым ножом она срезала внутренние листья, добираясь до самого «сердца» растения, соскребая «мех», пока артишок не становился гладким и голым. Она подавала мне лимон и щепотку соли, а я натирала ими мякоть растения. Руки кололо, однако я выполняла все указания. Своими тонкими пальцами Виолетта брала артишоки из моих скользких ладоней и погружала их в воду, насыщенную лимонным соком, а потом кипятила на переносной угольной печке. Приготовив еду, девушка кормила меня тонкими ароматными кусочками.

Виолетта не сопровождала нас с мамой во время летних поездок, так как не принадлежала к нашему классу. Ей приходилось жить в помещении для слуг. Мать считала такое положение вещей неприемлемым, ибо девушка, в конце концов, приходилась нам кровной родственницей. Я завидовала Виолетте, когда она оставалась в пустом доме, предоставленная самой себе. Представляла, как она, подобно угрю, скользит по темным водам пруда. Сама же я покоилась на диване в пестрой комнате на вилле, принадлежащей одной из приятельниц матери. Уверена, что Виолетта наслаждалась летней свободой и вовсе не думала обо мне, находясь в золотой клетке, будто певчая птичка. А я скучала и томилась ревностью.

До приезда Виолетты у меня не было настоящих друзей, за исключением, пожалуй, Хамзы, который сопровождал моего отца во время его еженедельных визитов к нам. После того как отец стал реже приезжать в Шамейри, Хамза продолжал регулярно посещать нас и привозить мне книги. Он занимался со мной в садовом павильоне, проверяя, что я усвоила за неделю, а потом какое-то время проводил в обществе мамы. Хамза ночевал в гостевой комнате для мужчин и покидал нас после завтрака на следующее утро. Ребенком я свободно бродила по всему дому и порой ночью залезала на часок под стеганое одеяло Хамзы. Обняв меня, он читал вслух какую-нибудь книгу из тех, что хранил в своей сумке. Сказки о французских феях или арабских джиннах. Иногда стихи или что-то жутко фантастическое, совсем не похожее на ту приземленную скучную литературу, которую мы проходили на уроках. Когда его глаза начинали слипаться, он брал меня за подбородок и поворачивал к себе мое лицо. Целовал меня в лоб и шептал по-французски:

— Кто твой принц?

— Ты, дорогой Хамза.

— Я твой единственный принц?

— Конечно, единственный.

— Навсегда?

— Навсегда.

Я лбом ощущала его горячее дыхание.

Этот диалог был нашим тайным сигналом, обозначавшим, что мне пора возвращаться в свою комнату. С большой неохотой я высвобождалась из его рук. Учителю не приходилось напоминать мне, чтобы я шла потихоньку и не попадалась никому на глаза. Каким-то образом я знала, что дорогой для меня ночной ритуал немедленно прекратится, если кто-то узнает о нем.

Дядя тоже учил меня. Вечерами он с радостью обсуждал прочитанные книги, рекомендуя другие, подходящие моему возрасту. В холодную зимнюю пору, надев теплые стеганые халаты, мы клали подушки на толстый шерстяной ковер, покрывали ноги огромным ватным одеялом, которое также накрывало жаровню для поддержания в ней тепла. Мой эксцентричный дядя, разумеется, понятия не имел, как должным образом нужно воспитывать девочку, и обращался со мной как с взрослым учеником. Удобно устроившись под одеялом, мы сидели друг против друга, читали книги по истории оттоманской юриспруденции и по очереди декламировали мистические стихи.