Виктор Черняк - Выездной !

Ах, Филин, Филин! Зачем же ты так? Ехали-то еле-еле да и грузовик с большей яростью обрушился на пионера Гришу, значит, не судьба Шпындро отправляться в театрально промытую страну, заказано проводить вечера за телевизором, поедая ненавистные продукты и прикидывая, чем угодить жене посла, а чем прямого начальника, расставляя силки нелюбимым коллегам, а любимых почти не водилось, силками приходилось обзаводиться в изобилии.

Там! Там!

Наивные думают, курорт! По незнанию, жестокий спорт с силовой борьбой - и все же не сравнить с морозным утром, с угрюмыми соснами, зажимающими просеку, по которой бредет Шпындро в треухе, а в Москве все течет, будто не было Шпындро никогда в жизни, а Кругов уютно обустроился в далеком далеке и губы его, касающиеся ободка бокала трогает мудрая усмешка и все уверены - Кругов умен и тонок и чувствует ситуацию, как никто, а Кругов в этот миг просто-напросто отчетливо видит Шпындро в треухе, бредущего по заполярной просеке; никогда никто не представит, что этот же человек на приемах в умопомрачительных костюмах, если его не терзал очередной приступ прикидывания серой мышкой, вышагивал по навощеному паркету прошлого столетия и отблеск пламени настоящих свечей - не пальчиковых канделябров плавал в его глазах.

Ах, Филин, Филин! И еще: Наталья получит долгожданную свободу, она и сейчас не обременяла себя условностями, а так... бог ты мой, блудница, да еще в роли мученицы. Шпындро представил, как жена пакует ему посылки, а приедет ли она к нему? Говорят, там есть гостиницы или наподобие, где муж с женой могут уединиться на денек-другой: Шпындро в своем треухе встречает жену, вряд ли сподобившуюся щадить его и потому, как всегда, разодетую, делает шаг навстречу, и другой шаг, и третий, и она знает не по догадке, а на все сто, что у него полгода, а может и год, никого не было, и оскорбительная жалость ее плотского участия щиплет веки заключенного, а когда все кончится, он снова напялит треух и вернется к себе в мир просеки и сосен, а она укатит в Москву до следующего раза, а может следующего и не будет вовсе, если вдова поневоле подыщет себе пару и к его возвращению уж может с другим мужем ринется за кордон докапливать ненакопимое; а когда освободят, путь ему один - прорабом на стройку или электриком, да он уж и не починит ничего; перегори пробки, приходилось вызывать домуправовских, а если повезет, определится бумажным инженером, специалистом по профилю, листай да подшивай в одной из многочисленных контор.

Думал ли так Шпындро или нет, никто не знает, во всяком случае мог думать, так как сидел тихо, боясь и тронуть Филина и взглянуть на него.

Колодец оснований для переживаний не имел ни малейших.

Человек на заднем сиденье! Отличная роль.

У Колодца сверкнуло в голове, что лучшего в жизни не пожелаешь: завидное амплуа - человек на заднем сиденье при полном удобстве, и случись что - ни в ответе, и опасность невелика, особенно, если упрятаться за спину водителя. Вот к чему стоит стремиться, не афишируя, конечно, как все важное в жизни, вот оно место вожделенное - человек на заднем сиденье.

По натуре деятельный Колодец не усидел, дернул руку, толкнул дверцу, и вывалился на площадь как раз в миг, когда Настурция подлетела к машине.

Настурция бросилась на шею Колодцу, и испятнала щеки, и шею, и подбородок пахучими помадными поцелуями.

- Ты че? - Колодец, впервые зацелованный Притыкой, ошалел и от столкновения и от проявления бурного участия. Что-то в этом есть... когда тебя так... искренне, без подтасовки, от нутра и Колодец постановил, что ближайший флакон духов оплатит Настурции; не датный - к Новому году там или дню рождения, или восьмомартовский, а внеочередной, от сердца.

Дежурно он ее промазывал, чтоб язык на привязи держала, но за порыв расплата особая.

Притыка выпустила Мордасова из объятий, и приемщик пожалел, что взрыв так скоротечен, внимание женщины сосредоточилось на Филине. Шпындро так и сидел, будто прилепленный к рулю. Настурция рванула переднюю дверцу и проявила неожиданную силу, обхватив Филина и вытянув грузное тело из машины. Колодец не помог, решительность и мощь Настурции сковали его и только, когда женщина уже начала бледнеть, пытаясь удержать тушу, бросился поддерживать. Шпындро не шелохнулся: что ему суета вокруг, он уже там, посиживает на голубых от мороза пнях, в безветрии, дымными пальцами уперты вверх к белесому небу тлеющие сигареты и две вещи реальны вокруг - холод и пустота и больше ничего.

Мордасов сорвал плед с заднего сиденья, швырнул в пыль, уложил Филина. Шпындро видел хамское обращение Мордасова с пледом и только усмехнулся внутреннему спокойствию: зачем ему теперь плед? и машина? и жена? зачем ему все?..

В дорогом платье Настурция, не раздумывая, бухнулась в пыль, обдирая колени об острые камешки, скрывающиеся в песке на площади. Мордасов еще раз уверился, что искренность Настурции необъяснима, устрашает, как все непонятное. Притыка рванула рубаху на груди Филина - пуговицы брызнули фонтаном, откуда столько на одной рубахе? - и перед торговками укропом и петрушкой, перед перепуганным шофером грузовика, перед Рыжухой, которая уже вернулась со станции с двумя бидонами кваса, перед Стручком, ушибленным галстуком и на карачках подползшим к машине Шпындро, предстала татуированная грудь Филина.

Жаль ее не видел Шпындро! Сразу б догадался: такие люди запросто не умирают. Настурция залилась краской, а уж она-то школу прошла, и это при ее гриме. Мордасов с академическим интересом изучал обилие нательных картинок и поразительную скабрезность ситуаций, намертво зачернилинных на груди пострадавшего. Две татуировки ближе к пупку сведены и напоминали о себе сморщенными шрамиками. Там-то что было? Колодец вспотел. Укропные торговки из богомольных крестились, и все забыли, что Филин вовсе не галерея, пусть и сомнительная, а умерший человек или почти умерший.

Настурция выхватила носовой платок - чистый шелк, опять успел отметить Мордасов, платок-легенда, как уверяла Настурция, подписанный лично Нино Ричи; позже Мордасов удостоверился, что таких платков больше, чем носов в стольном граде, и все же Настурция открывалась ему сегодня определенно неведомой стороной.

Бабка Рыжуха от полнокровия, не в силах совладать с обуревающим ее участием протянула бидон с квасом. Настурция отшвырнула крышку, обмакнула подписной платок в квас и обмыла кровь с лица Филина, с шеи, с груди, там, где кровь еще маскировала подлинную остроту сюжетов, наколотых на безволосой груди начальника.

Настурция потребовала у торговок зеркальце, приложила к губам Филина, только что смоченным квасом и торжествующе вытянула руку - смотрите! зеркальце помутнело: человек-галерея жил...