Ян Мортенсон - Кубок Нерона

Он сидел молча, смотрел на нее, размышлял о своем. Хотел было что–то сказать, но осекся, только пробормотал:

— Да, Мадам. Что будет, мне объяснять не надо.

Он встал, поднес к губам ее руку, поцеловал. Она

усмехнулась. Сверкнула зубами, словно хищник ощерил клыки.

Я люблю тебя, а ты прямо как паучиха, как черная вдова, думал он, шагая к выходу. Яркое солнце на веранде почти ослепило его. С моря доносились крики птиц. Длинные волны набегали на белый песок, оставляя на нем кружевные узоры пены.

Черная вдова, думал он. Стоит подойти чересчур близко, и ты убьешь.

После завтрака я с телефонной трубкой в руке сидел на кровати. Завтрак был из «Делика», так сокращенно называлась закусочная «Деликатес», расположенная на углу в двух шагах от гостиницы. Правда, в тесной забегаловке, где двое симпатичных пуэрториканцев за стойкой, выбиваясь из сил, жарили бекон и готовили сандвичи, деликатесами и не пахло, можно было говорить разве что о завтраке на скорую руку, с конвейера. Здесь предлагались на выбор все мыслимые варианты сандвичей — от новошотландского лосося на ржаном хлебе до салями и сыра между двух гренков, проложенных листиками салата. Я взял кружку горячего черного кофе и большой круглый сандвич с яичницей и жареной ветчиной, уложил свою добычу в коричневый бумажный пакет и отнес к себе в номер. Восемь утра. Астрид не отвечает. Либо так и не приходила домой, либо уже успела уйти.

Я мрачно положил трубку и посмотрел в окно: дома напротив тонули в промозглом тумане. Надо выяснить но телефону, не отменен ли сегодня вечером мой рейс. Нет смысла приезжать в аэропорт Кеннеди и торчать там без дела. И Астрид пропала. Волей–неволей напрашивался вывод, что скрылась она умышленно. Может, ее друг возвратился раньше, чем она рассчитывала, а может, решила, что зашла чересчур далеко и, пока окончательно не запуталась, лучше разом все прекратить...

Ну что ж, нам не привыкать. Такое и прежде бывало. Я иронически улыбнулся, глядя на свое отражение в зеркале над невысоким секретером. Шведский антиквар, не первой молодости, оплывший (хоть это и не бросалось в глаза), слегка потрепанный,— это, конечно, не бог весть что. Астрид явно предпочитала более пылкие ухаживания и «гульбу» с размахом. Недаром это слово показалось ей допотопным. «Гульнем»... «Гульба»... Вот и я такой же. Допотопный, не чета ей.

С телеэкрана вещал очередной проповедник. Дородный, потный, он воздевал руки к небу — ну, по крайней мере, к студийному потолку — и возвещал о том, что вот сию минуту поведал ему Господь. Что именно он, Билли Райан, он и никто другой, избран Богом спасти мир от греха и скверны. Нужно только, чтобы каждый вносил свою лепту в церковь Билли Райана. Судя по всему, от чеков господь тоже не отказывается. В нижней части кадра вспыхнул адрес, с почтовым индексом и так далее.

Церковь Билли Райана была одной из многих религиозных империй с многомиллионным капиталом, с недвижимостью в виде мотелей и доходных домов, с храмами и центрами досуга. И в основном все это содержалось если и не на лепту вдовицы, то на тысячи и тысячи пожертвований. Они шли с разных концов Америки, чеки на крохотные суммы, от одиноких старушек, которые искали у потных пастырей утешения и отрады.

Вспомнилась газетная заметка, попавшаяся мне на глаза несколько лет назад, о филателистическом аукционе в Швеции, где один из самых дорогих экспонатов — редкая исландская марка — был продан агенту некоего популярного в Америке телепроповедника. Пути господни, как видно, еще более неисповедимы, чем я думал, а может, тут попросту не у всех чистые руки. Стеля добродетели ох как узка, но большинство лицемеров проповедников замечают это, только уже оступившись.

Я выключил телевизор. Так не годится. Стоило ехать в такую даль, чтоб торчать в гостинице перед телевизором. Этим можно было и дома заняться. Там, по крайней мере, нет Билли Райана и ему подобных. И вообще, сидеть дома куда спокойнее, чем шастать по ночному Нью–Йорку вместе с роковыми женщинами. Я опять смалодушничал и набрал ее номер. Долгие гудки — в конце концов я махнул рукой и положил трубку. Как бы там ни было, я напишу ей. Сообщу, что скажет о ее кубке мой друг, который понимает толк в стекле, и сколько эта штука может стоить. Вдруг находка и впрямь редкостная, причем до того ценная, что Астрид придется приехать за нею в Стокгольм?

Я бесцельно вышел на улицу — над Нью–Йорком сеял мелкий дождь; я наугад заглянул в антикварные магазины на Второй авеню, а заодно осмотрел музей Гуггенхейма со всеми его картинами, успев еще несколько раз позвонить Астрид, опять безуспешно, и наконец поймал у гостиницы такси. Чтобы избежать пробок по дороге к аэропорту, я на Тридцать Четвертой улице благоразумно пересел в вертолет. Свинцово серела внизу Ист–Ривер, когда красно–белый вертолет скользнул мимо стеклянного дворца ООН над игрушечными кубиками–домами Бруклина. Далеко у горизонта угадывалась в тумане за Бруклинским мостом статуя Свободы, среди унылого однообразия городского ландшафта прямоугольниками выделялись кладбища с крохотными надгробиями, и, пока вертолет снижался над мокрыми от дождя посадочными полосами аэродрома Кеннеди, мне вспомнились слова Дёдерхультарна [21] Имеется в виду шведский скульптор Аксель Петерссон (1868 — 1925), автор небольших жанровых композиций на народные темы; прозвище Дёдерхультарн дано ему по названию местности, откуда он родом. о том, что ощущению полета свойственна чуть ли не фривольность. По крайней мере когда летишь на вертолете — словно в хрупком стеклянном пузыре.

И вот я наконец занял место у окна в сасовской ДС-10, развернул «Свенска дагбладет» и поставил поближе — чтоб был под рукой — большой стакан мартини. Под креслом я пристроил портфель с кассетой рождественских песен и кубком, который Астрид купила на блошином рынке. Медленно, лениво огромная машина двинулась к взлетной полосе, в хвосте длинной вереницы самолетов, что устремятся этим темным вечером в разные концы света. Дождь сбегал по стеклу, а снаружи, на летном поле, сверкали синие фонарики — точь–в–точь блуждающие огни где–нибудь на шведском болоте.

— Будь здорова, Астрид, — сказал я, приподняв стакан. И улыбнулся. Старая дама в соседнем кресле крепче прижала к себе сумку. Должно быть, решила, что если человек сам с собой разговаривает, значит, он со странностями, она ведь не знала, что я возвращался домой после сказочного уик–энда. Астрид я, скорей всего, больше не увижу, ее подруга заберет и кассету и кубок, но я никогда ее не забуду.

И вот снова Стокгольм. Осенний сумрак и будни. Мне предстояло много работы: антиквариат хотя и не зависит от Рождества и иных праздников, но тем не менее очень важно встретить Рождество во всеоружии, я давным–давно заметил. Не то чтобы в эту пору шли нарасхват хауптовские секретеры, наоборот. Однако и практично и выгодно иметь на прилавке что–нибудь подешевле, нестандартные, забавные вещицы, которые приятно купить и столь же приятно преподнести, подарок–то необязательно должен быть дорогим. И вообще, такие подарки не в пример оригинальнее традиционной книги очередного нобелевского лауреата или бутылки шотландского виски. Впрочем, это смотря кому даришь.