Ян Мортенсон - Кубок Нерона

Я несся по лыжне, согнувшись чуть не пополам, пытаясь по возможности пружинить в коленях и икрах, когда в твердом снегу встречались неровности. В спешке я забыл надвинуть очки, и глаза от ветра слезились. Повороты я брал теперь куда ловчее, меня подгоняла опасность. Но увы! За спиной со свистом шли по трассе две пары лыж. Все ближе, ближе.

Я не оборачивался, боялся потерять равновесие и упасть. Тогда все для меня будет кончено. И вот они уже обходят меня с двух сторон. Ближе, ближе — и вдруг от резкого толчка в спину я потерял равновесие, сошел с лыжни и, упав навзничь, завертелся волчком, точно варежка на льду.

Они подъехали ко мне. Человек, которого я видел в Нью–Йорке, подал мне руку, помог встать.

— Что нам нужно, ты знаешь,— коротко бросил он.

— Нет,— соврал я.— И вообще, налетать на людей сзади — это свинство. Вот спущусь и сообщу куда следует.

— Да ну?

Второй недобро усмехнулся. Он был невысок ростом и коренаст, но чувствовалось, что под комбинезоном нет ни грамма жира. Только мышцы, сильные, гибкие мышцы. Этакий борец на лыжах. Или, может, боксер. Маленькие, колючие темные глаза смотрели на меня холодно и оценивающе, словно говоря: противник так себе.

— Вспомни, что случилось с Астрид. И с Карлосом. Будешь запираться, тебя ждет то же самое. Мы знаем, что ты получил от нее информацию. Знаем и то, что сегодня ты был в банке. Что ты там делал?

— Ничего,— отрубил я.— Вас это не касается.

Они переглянулись. Темноволосый кивнул. Они подхватили меня под руки, и мы вместе заскользили по склону, только наискось, не туда, куда я направлялся и где исчезла Джейн.

Я все скользил, наклон становился все круче, снег был мерзлый, шершавый.

— Стоп! — крикнул коренастый, и мы, описав полукруг, остановились.

Лыжня осталась в стороне, мы находились на самом гребне. Облака в долине разошлись, далеко внизу тонкой нитью бежала дорога. Слепящие вспышки автомобильных стекол били в глаза. Метрах в ста от нас начинался обрыв. Мы были почти у кромки. Ярко–красный щит предупреждал об опасности.

— Там дальше ущелье,— сказал темноволосый.— До ближайшего уступа — несколько сотен метров. Без парашюта прямиком на тот свет отправишься.

— А кто сказал, что я собираюсь прыгать?

— Ясно, не собираешься. Да это и необязательно, если ты согласен сотрудничать. В противном случае мы тебе посодействуем насчет спуска. Здесь такое не редкость, бывает раз–другой в году. Неопытные туристы сходят с лыжни и исчезают. То в лавину попадут, то с обрыва сорвутся. Трагично, однако туризм вынужден принимать это как данность. Газеты не раздувают подобные истории. Делам это не на пользу.

— По–моему, с логикой у вас не ахти,—сказал я, глядя на них.— Не знаю, чего вы хотите, но какой вам смысл сталкивать меня с обрыва?..

— Нам известно, что ты знаешь код.— Борец стоял так близко, что я чувствовал его дыхание. От него застарело и кисло воняло табаком. Сигарами. И английский у него был корявый, с сильным испанским акцентом.— И похоже, ты знаешь гораздо больше. Золото. Где оно?

Я покачал головой.

— Понятия не имею, о чем вы толкуете.

Тут вновь послышался рев мотора — давешний вертолет поднялся из ущелья и прошел так близко от нас, что я разглядел лицо пилота и ощутил порыв ветра, взметнувшего в воздух тучу снега. Пилот улыбался и махал рукой. Я тоже помахал ему, а заодно отпихнул низкорослого, с силой оттолкнулся палками и рванул вперед — сам Стенмарк не смог бы лучше. Стимул–то у меня был куда мощнее. Он боролся за олимпийское золото и титул чемпиоца мира. Я боролся за свою жизнь.

Скорость спуска нарастала. О технических тонкостях я уже не думал. Страх как рукой сняло — и страх высоты, и страх крутизны. Во мне проснулась первобытная жажда самосохранения, простейшие инстинкты, высвободившие энергию и силу незапамятной древности. Гонимый и затравленный, на волосок от смерти, я мобилизовал первородные, генетически запрограммированные ресурсы, которые до сих пор дремали в глубинах моего существа. Рядом опять круча, та, что ведет в долину. Но я рванул наискосок и вниз от этой опасности, к лифтам, и снова стал на лыжню. Хотя успел увидеть, что маркировка ее не была ни синей, ни зеленой. Столбики были помечены черным. Правда, для меня это не играло никакой роли, я пулей мчался вперед, согнув колени и обливаясь слезами от ветра. Теперь, задним числом, я не понимаю, как я умудрился не упасть и не переломать себе руки–ноги. Должно быть, страх и ужас полностью отключились, пока я летел по ледяным кручам, — только лыжи стучали по неровной, как стиральная доска, поверхности.

Но и этих усилий оказалось мало. Они опять догоняли меня. Что–то кричали друг другу, я не расслышал, что именно. И тут снова появился вертолет. Грохоча винтами, пролетел всего метрах в двадцати пяти у нас над головой. Потом, распластавшись в воздухе как неуклюжий доисторический ящер, несколькими сотнями метров дальше пошел на посадку. Когда я подъехал ближе, то увидел, что на снегу лежит человек. Рядом стояли еще двое–трое. Дверца вертолета открылась, вышли какие–то люди.

Несчастный случай, подумал я и припустил к вертолету. Он прилетел за горемыкой, который сломал ногу. Это мой единственный шанс. Я начал тормозить, последние пятьдесят метров — плугом, и остановился в снегу возле красной машины.

На носилках, которые медленно, осторожно вносили в кабину, лежал пострадавший. Я палкой отстегнул свои красные пьексы, сбросил лыжи, отшвырнул палки и заковылял к вертолету.

— Сердце! — крикнул я пилоту, который удивленно смотрел на меня.— Сердечный приступ.— Я прижал обе руки к груди, споткнулся и рухнул в снег.

Пилот быстро отдал по–французски какие–то распоряжения, и те двое, что занесли носилки, подняли меня в кабину, усадили в кресло и затянули ремень безопасности.

Через несколько минут вертолет оторвался от земли, медленно набрал высоту, а потом, слегка накренившись на борт, скользнул вниз, к поселку. Мои преследователи остались ни с чем. С вытянутыми физиономиями они провожали взглядом вертолет, но я не стал им махать. Раз уж сказался инфарктником, так и веди себя как положено.

На посадочной площадке ожидали две машины о скорой помощи». Седой врач прослушал меня, пощупал пульс. Затем покачал головой и пробормотал что–то неразборчивое.

Я застонал и изобразил обморок — уронил голову на грудь и якобы потерял сознание. У меня не было уверенности, что это убедит его в моем инфаркте, однако же он предпочел не рисковать, и скоро красно–белая «скорая помощь», завывая сиреной, мчала меня в больницу. Рядом с носилками сидел медбрат в белом халате, с тревогой смотрел на меня. Вся надежда на то, что он не вздумает вдувать мне в легкие воздух или применять иные методы первой помощи, чтобы спасти мою жизнь.