Виктор Черняк - Жульё

Акулетта повеселела. Но, если нервный срыв подтолкнул ее к истерике, к страху, то отчего же наяривает свет в гостиной, хотя в коридоре темно? И тут квартиросъемщица, как перед смертью в подробностях припоминают давно минувшее, отчетливо увидела, как убегала в спешке и не успела тронуть выключатель хрустальной люстры - старинная бронза с массивными подвесками - заливающей гостиную и окатывающей, пусть тускнеющим, светом сопредельные пространства.

Акулетта ржанула хрипло, металлически. Мужчины не видели, что открывается взору хозяйки, и неживой, машинный смех, будто за бока ухватились шестерни и рычаги, напугал защитников больше, чем ожидаемый низкоголосый рев грабителей.

Акулетта знала цену истерическому смеху и могла нырять в него и выныривать с легкостью профессиональной пловчихи, и чем больше эта красивая женщина тряслась в хохоте, тем гуще мелом вымазывало лица мужчин.

Акулетта смело ступила в коридор, за ней жаркий сосед с шампуром, следующим Леха, озирающийся по сторонам, вобравший голову в плечи, будто ожидая удара в любой миг, удара обрушивающегося прямо из стен, или прыгающего с потолка. В гостиной бушевала многоламповая люстра; протертая от пыли мебель и промытые стекла горок олицетворяли порядок и чистоту. Кот возлежал посреди стола, забыв об ударе в дверь, и лениво теребил, увядающие головки цветов в напоминающей тарелку хрустальной вазе. Все сгрудились в большой комнате, оставив без присмотра коридор, а дверь на площадку открытой...

Жиличка после беглого осмотра не сомневалась - к вещам не прикасались, и все же тревога не отпускала, Акулетта обернулась безотчетно, по велению непонятного, и увидела тень, мелькнувшую по стене коридора: руки затряслись, мужчины вмиг заразились ее ужасом и Леха-Четыре валета выронил оборонный ключ из безвольно разжавшейся руки...

Васька Помреж пробудился от первого луча солнца, медленно отбросил одеяло, пробрался в директорский кабинет, оттуда в комнатку с душем и раковиной, почистил зубы, плеснул в лицо, отмахал-отпрыгал зарядку перед столом совещаний, снова прыгнул в душевую - через минуту фыркал под струями, смывающими заспанность и вялость.

В половине шестого утра Васька сиял, будто начищенная пряжка солдатского ремня, и никто не посмел бы предположить, что у сторожа была тревожная ночь.

При дневном освещении все вокруг преображалось, исчезала таинственность темных углов, растения на подоконниках становились домашними, а не вырванными наспех из непроходимых джунглей и невесть как попавшими в холлы и коридоры НИИ, на досках для объявлений сиротливо белели бумажки приказов, информаций и прочей служебной дребедени, спасибо обходились без средств наглядной агитации - директор института, еще до воцарения прохладного отношения к безвкусным плакатам и никого не трогающим призывам, не жаловал бессмысленную бижутерию уходящих времен.

Помреж зажал двумя пальцами полный графин и двинулся этажом выше проведать подгулявшие пары: в лучах солнца храпун на диване казался безобиднейшим типом со взмокшими у корней от натуженных снов волосами, мертвец прижимал Лильку Нос, будто и впрямь удостоверившись, что только ее участие спасло от неминуемой гибели.

Васька Помреж оглядывал спящих, как родных дитятей, коих предстояло будить трепетному родителю для отправки в школу в десяти верстах пешего хода; утром гнев растворился и Помреж пережил нечто схожее с чувством пахаря, оглядывающего кобыленку, силами которой единственно добывает себе пропитание. Храпун в ответ на заботу, осветившую сторожа, выдал восторженную руладу искристого храпа, и тут Васька не выдержал, вытащил пробку из графина и принялся поливать спящих, норовя попасть в лицо.

В минуту все завершилось: похмельные гуляки с сосульками вымоченных, прилипших ко лбу волос, вскочили, кутаясь в простыни и не смея возмущаться безобразиями человека с лошадиной мордой и, очевидно, железными ручищами, к тому же не склонного шутить.

Лилька Нос сунула Помрежу причитающееся вознаграждение, мертвец от себя, как видно компенсируя нервотрепку, возникшую по его вине, добавил, не глядя Ваське в глаза, еще деньжат. Даму с копиркой на груди и ее кавалера поливать не понадобилось, оба явились, когда Помреж распихивал деньги по карманам, отрывисто командуя, где что убрать, подчистить, затереть, замыть...

Еще до семи утра, до прихода уборщиц, в восемнадцатиэтажном здании единолично воцарился Васька Помреж. После ухода гостей Васька тщательно обследовал игорный холл наверху и еще раз место липовой кончины Лилькиного ухажера. Удовлетворение полнейшее: хоть ищейку пускай. Васька уселся на диван, принимавший совсем недавно храпуна и его подругу и погрузился в чтение. Тонкий слух просигналил, что в приемной ожил телефон. Помреж, легко прыгая через ступеньки, сбежал вниз и успел-таки: в трубке голос Фердуевой, не смотря на ранний час и любовь ко сну, хозяйка не допускала благодушия, если, хоть и предположительно, предприятию грозила беда.

- Ну как? - трубка наполненная голосом Фердуевой и та преобразилась, возникла значительность и властность бездушного, мертвого предмета.

- Порядок. - Помреж с хохотом пересказал эпопею, добавив, что с перепугу гости оплатили с щедростью безмерный кров и ночлег, предоставленные фирмой Фердуевой. Опасность, хоть и призрачная, вовсе растаяла, и голос в трубке сразу же приступил к более важному:

- Почуваев в подвал спускался?

- Ползал, старикан, крутил башкой... примерялся, рыщет, копает, что не пойму.

- Пусть рыщет, - властно разрешила Фердуева и опустила трубку.

Помреж опустился вниз поприветствовать уборщиц - ущипнул вислозадую Марь Маревну, Катьку Помадницу, мазюкавшуюся неимоверно яркой и самой дешевой помадой, потрепал по щеке, всучил каждой по купюре.

- С чего бы это? - Катька Помадница недоуменно воззрилась на старшую напарницу.

- От сердца, - пояснил Помреж, - хорошие вы бабы, ко мне душевно относитесь, беззатейные, камень за пазухой не таите, если что заметите, молчок умеете изобразить... понимающие, одним словом, жизнь люди. Вот за все за это и за многое другое... - Васька частенько оделял уборщиц трояками, и каждый раз они деланно поражались его щедротам, будто и невдомек им о каком таком молчании балаболит развеселый сторож.

Замелькали швабры, зачмокали тряпки, окунаемые в ведра. Помреж вернулся в приемную, принялся собираться; секретарь директора заявлялась без опозданий, после ее появления Помреж считался свободным.

Так и вышло, седоголовая пичуга с пучком на затылке, сухая и неулыбчивая, вошла стремительно, поздоровалась и ринулась ворошить горы бумаг в шкафу за спиной. Васька набросил наплечный ремень, секретарь окликнула: