Виктор Черняк - Жульё

Дзинь! Ключ от почтового ящика секретаря партбюро чиркнул по бутылке боржоми.

- Начнем?!..

Зал встрепенулся гомоном одобрения.

- Товарищи! - Секретарь плавным жестом руки, будто танцовщица в неспешном кружении представил Дурасникова, - сегодня на собрании зампредисполкома, курирующий торговлю Трифон Лукич...

- Кузьмич, - нежно поправил Дурасников.

Секретарь притворно повинился, прижав ладонь к груди:

- Трифон Кузьмич Дурасников. Трифон Кузьмич расскажет о перспективах торговли в районе. Просим, Трифон Кузьмич.

Два одиночных хлопка, жалких своей жидкостью, умерли в задних рядах. Седые, лысые, укутанные в платки; лица в коричневых пятнах саркомы Капоши; двое за восемьдесят в бывших ондатровых шапках, напоминающих полуразваленные гнезда, водруженные на макушки; белая, в покровах пудры, кожа роковой женщины образца середины двадцатых годов. Отжившие тела колыхались в глазах Дурасникова и, подходя к трибуне, карающая десница торговых точек прикидывал, что не так уж много лет ему отписано жить всласть, не так много дней, ну тысяч шесть-семь, вся жизнь-то, говорят, двадцать пять тысяч суток в среднем. В среднем!

Апраксин давно приметил, что начальственные люди - кургузые, торс у них всегда ощутимо превосходил в длину коротковатые, часто загребающие ноги. Дурасников не был исключением: в непомерной ширины пиджаке, в парусами болтающихся брюках, Дурасников - сын лишений - шел докладывать прожившим в лишениях о предстоящем.

Апраксин не сомневался, что костюм зампреда как раз предназначался для встреч с массами: скромный до серости, чтобы не ярить людей, наверняка прятался в гардеробе отдельно от остальных вещей, если не покоился в коробке на антресолях. Многие сподвижники Дурасникова возню с маскировкой одеждой давно прекратили, ходили гоголем, а он не гнушался подбором подходящего одеяния. Мелочь? Дурасников иначе рассуждал. Воспитанный в лучших традициях невысовывательства, считал: хорошо одетый - не наш человек, а красота - вроде как буржуазность.

Апраксин поддержал сползающего в дреме отставного полковника, предостерег от падения со стула. Апоплексически свекольный лик старика осветился улыбкой, голос, вынырнувший из сна, поинтересовался виновато:

- Уж конец?

- Только взгромоздился на трибуну.

- А... - полковник устроился поудобнее, смежил веки, не в силах бороться с позывом ко сну.

Зампред развернул бумажку, с безнадежностью глянул в текст, свернул листок вчетверо и сунул в карман, мол, с ветеранами потребна предельная откровенность. И с досадой отметил, что его, пропитанный демократизмом жест, никто не оценил, наморщил лоб и вместо привычного - товарищи! вытянул губы дудочкой:

- Да-а-а...

Первый ряд оживился. Дурасников пристально оглядел нехитрые средства наглядной агитации, а попросту, наспех написанные белилами пустые призывы и, желая прогреть слушателей и особенно людей за столом президиума, наддал еще тягуче:

- Да-а-а...

Секретарь партбюро с опаской пробежал глазами по кумачовым полотнищам, допуская, что зависелись старые, с ушедшими в прошлое номерами съездов, или словами, не отвечающими моменту, но ничего предосудительного не углядел, и в портретной галерее без накладок - успокоился, понимающе улыбнулся Дурасникову.

- Без магазинов жить нельзя, - мягко поделился тончайшим соображением зампред. Активный первый ряд выдал поддержку не стройными возгласами одобрения. - У нас в районе осуществляется программа расширенного строительства магазинов, но в нашем микрорайоне дело обстоит тревожно.

Фокус в том и состоял, что в безадресном "где-то" все осуществляется, а в каждом конкретном месте - тревожно.

Старики оживились, посыпалось шамкающее и свистящее: ...одна булочная и в той хлеб каменный... овощной вроде специализируется на гнили... творог ловишь, словно жар-птицу, а для стариков творог еда номер один...

Сказать бы вам, мои дорогие, как паскудно все обстоит, но... Дурасников, умея для себя замедлять течение времени, подумал: зачем он здесь и что может ответить этим людям? И почему они смотрят на него, требуя решения их проблем, будто его жизнь - помощь их бедам. Вовсе нет. Он - чиновник, и доблесть его не в делах, а в верности вышестоящим, в понятливости и управляемости. Разве можно провалить дело, которого нет? Нельзя, утешал себя Дурасников, и все это понимают, да и в зале есть люди, догадывающиеся или проверившие заранее, что Дурасникова перевели и из другого района не за успешный штурм невиданных высот хозяйствования, а намозолил он там глаза - видеть невтерпеж, того, кто сидел на месте Дурасникова здесь, перебросили в прежний дурасниковский район, произвели рокировку, чтоб сбить пламя недовольства, и вся недолга.

Дурасников с трудом вспомнил, с чего начал, и вернулся к магазинам.

- Так вот, расширенная программа предусматривает создание следующих торговых точек... попытаюсь перечислить их в порядке значимости, - зампред упоенно затарахтел о новостройках, столь отдаленных от места проведения собрания, что для слушающих не представляло ни малейшего интереса, родится обещанный магазин или нет.

Дурасников истово перечислял, иногда умолкая, будто припоминал давно забытое, иногда набирая темп, а голос его вибрировал, изливая на понурые головы цифры и объемы, и еще цифры, и даты введения в строй, рисуя картину изобилия, ломящегося из будущего в настоящее.

Свекольноликий полковник открыл глаза, припомнил, видно, военное лихолетье, высосавшее все страхи и спокойно перебил:

- Я не доживу!

Дурасников, будто на бегу споткнулся, подкошенный вражьей пулей, вцепился в трибуну, воспользовался годами отработанным приемом, если не спасительным, то дающим передышку для обдумывания положения и выработку тактики:

- Не понял? - вежливо, но с потаенной угрозой уточнил зампред.

Полковник, видно, подремал на славу и восстановил запас сил:

- Не доживу я до торжества расширенной программы строительства магазинов, извините-помилуйте.

- Ну отчего же? - великодушно усомнился Дурасников. - Вы мужчина в соку, еще о-го-го... небось и дети есть и внуки, для них возводим.

Полковник разохотился поговорить:

- Дети-то что... я не про детей, они вот, может, доживут и то... я про себя интересуюсь.

Дурасников знал два метода отбиваться: или злобный, попугивая и жонглируя безотказными истинами, или играя в доброту. Выбрал последний, улыбнулся, развел руками по-свойски:

- Универсам за парком через три года сдадим райпищеторгу. Разве не дотянете? - Дурасников приглашал шутить. Полковник приглашения не принял:

- Не дотяну, рак у меня.

Зал охнул. Дурасников примолк, соображая, что пахнет паленым.

Молодец дед, возрадовался Апраксин, жмет масло из гада, врет про рак, куражится? Или впрямь засела в старике червоточина, может, и смел от безысходности?