Виктор Черняк - Жульё

- Я вас не выжил? Забыл, что не один сижу...

Девица в беседу ринулась, как в море с жары нырнула, видно извелась в бессловесности. Выяснилось, соседка Шурфа - мисс Кривой Рог, городище почти миллионный, да вот припозднилась к отборочным просмотрам и выпала из состязания. Тараторила без умолку. Красотки из загранки наших переигрывают. Факт. У наших ни тряпок, ни тренажу, любительщина, вчера репетицию заделали - слезы, даже обрадовалась, что опоздала, позориться кому охота? Мисс Кривой Рог повернулась к Шурфу и широко улыбнулась.

Ничего себе деваха, оживился Мишка, надо ж, мисс Кривой Рог! Смехота. Значитца, наделит мужика не просто рогами, а непременно кривыми, особенными, а вообще не без приятности, с этакой провинциальной открытостью, неиспорченностью, еще без набора обделенных блеском приобщенности и штурмующих столицу. Болтали свободно. Шурф хохотал, обсуждали конкурсанток, особенно разрез по бедру сингапурок. Знойные дивы, не поспоришь, зрелище редкостное для нашего брата, вроде, посреди поля одуванчиков - две орхидеи.

Фердуева изучала красоток на сцене безразлично, навидалась таких в жизни, вспыхивают бенгальским огнем на минуту - почитай, на год-другой - и в безвестность, а гонор-то тянется шлейфом, мол, мне причитается за черты неземные, а красоты уж пропиты, процелованы, прокурены до капли, одни воспоминания.

Не шла из головы беседа с Чорком, этапная встреча состоялась, предложенное покровительство - штука обоюдоострая: с одной стороны покой и охранение, с другой сявочность, отлучение от первых ролей, величественное, сытное, но шестерение. Беда. Видела не раз, как вчера еще незыблемый авторитет сегодня вдруг пошатнулся, и признаков не виделось, никто вроде не рыл, а враз побежали трещины по монолиту, и всем глаза бьет: не сегодня-завтра твердыня рассыплется в прах. Существовали способы укрепления: например, акция устрашения - покарать, побить, подрезать крылья - однако с рапирными выпадами требуется осторожность, как бы не нарваться на клинок соперников или, того хуже, не ткнуть в пустоту и упасть, разбив нос, или, ненароком не порешить своего, а то и себя задеть, и такое случалось. Фердуева искоса глянула на Шурфа и Ремиза. Зенки растопырили, поедом жрут баб в купальниках, неуемные мужики; сколько раз убеждалась, вроде сыт любовью по горло, всю ночь прокуролесили, а только на улицу выбрался, уже шныряет глазами, скрытно так, гад, надеясь, что концы упрятал и никому не видны греховные замашки. Несовершенство мужской природы давно уже не занимало Фердуеву, данность и только.

Музыка гремела, со сцены сыпались улыбки, коротко стриженный Саша-ведущий верещал в микрофон: девяносто, шестьдесят, девяносто... девяносто, шестьдесят три, девяносто... восемьдесят семь, шестьдесят три, девяносто два... грудь, талия, бедра. Перечисление цифр успокаивало Фердуеву: ее три обмера тоже дай Бог, да и вообще, выскочи она сейчас на сцену, да в купальнике, переполох поднимется, Господи! Улыбнулась, толкнула Шурфа локтем.

- Миш, может мне сцену? А ты выкрикнешь сто... шестьдесят... ну и...

- Неужто сто? - оживилась мисс Кривой Рог. Фердуева глянула на девицу, как на пустое место, вновь вернулась к размышлениям о предупредительной акции. Посеять ужас, сотворить лютое и через трепачей языкатого товара пруд-пруди - запустить слушок по стольному граду.

Болтовня соседки Шурфа раздражала Фердуеву, не давала сосредоточиться, плетет про криворожскую косметичку, мол, ушлянка, бабок загребла лом, изготовив чудо-крем ото всех кожных напастей лица, продавала баночку стограммовую за стольник, как-то напилась целительница, клиентку нелегкая понесла в ванную, а там пол-ванной кремом наполнено, по стенкам пустые баночки из-под майонеза, тертые яблоки в миске и самый дешевый одеколон для запаха...

Утреннее представление завершилось, отбраковали из двадцати восьми дюжину, шестнадцать продолжали скачку. Спустились вниз, в бар. Шурф поволок мисс Кривой Рог, девица, когда встала, оказалась на пол-головы выше Шурфа. Мишка сглотнул, а деваться некуда, так и прошествовали: Фердуева, Ремиз и Шурф с золотоволосым прутиком. Жучила-бармен разливал коньяк для своих, а народ случайный уверял, что смешивает только коктейли.

- Всюду несправедливость, - Шурф подмигнул мисс Кривой Рог, - кому коньяк чистоганом, кому коктейль вота виз капля лимона. Вов, организуй компании коньяченского.

Ремиз послушно направился к стойке: нагрузился тортолетками с сыром и ветчиной, притащил четыре коньяка. Девушка Шурфа глянула на цветы Фердуевой, и Мишку сорвало с мягкого кресла, через минуту протянул несостоявшейся мисс Очарование цветы не хуже фердуевских. Нина Пантелеевна отпила коньяк, откинулась на мягкую спинку, заложила ногу на ногу, высоко задрав юбку: колени крепкие, белые, неудержимо обольстительные, могла б претендовать на первое место в конкурсе мисс Колено.

По бару разгуливал прелюбопытнейший люд. К Фердуевой подходили, раскланивались, шептали приветствия, жали руку, расцветали восторгами. Мишка млел: обожал пребывать в броском окружении, как вот сейчас, две лучшие женщины, Ремиз - первый человек в отеле, и Мишка Шурф в центре событий. Многих с двойным дном примечал Мишка вокруг, пусть усвоят, как приближен к Фердуевой, как славно живут, вкалывают само-собой, но и веселятся, не надрывно, в удовольствие, с пониманием тонкостей расслабления.

В толпе Фердуева различила Помрежа. Васька почувствовал взгляд, развернул башку, подобно орудийной башне крейсера, в упор уставился на хозяйку. Неудачно складывалось: Мишка с Помрежем друг друга терпеть не могли; Мишка не прощал Помрежу высшее образование и знаменитых дружков из режиссеров. Васька не прощал Шурфу воровство у простых людей, всегда орал, что последнюю косточку с мясом у матери-одиночки норовит вырвать; другое дело Помреж - обирает исключительно жирных карасей с деньгой, вроде санитарствует в жестоком мире нечистых на руку. Скандалить Помреж и Шурф устремлялись с полоборота. Фердуева поморщилась, ожидая стычки и прилюдной ругани.

Помреж застыл в нерешительности, хозяйка успела кивнуть на Шурфа, увлеченного обработкой мисс Кривой Рог. Васька приметил врага, сообразил вмиг, что свара нежелательна и отвалил, успев поразить Фердуеву синяками под глазами и трагически поджатыми губами. Видок хуже некуда, а тоже шляется, гонит чертей простбта по мутным потокам.

Чорк явился неожиданно, чертиком из табакерки, вырос соляным столпом, наклонился в приветствии:

- Мадам, рад видеть в добром здравии.

При Чорке усидеть стоило Фердуевой немалых трудов, подбрасывало враз, будто с лагерных нар при сигнале поверки. Успела заметить, что призыв не ускользнул от взгляда Чорка, бархатные глаза мужчины приволокло тайной, вполне очевидной Фердуевой и лишний раз подтверждающей, что ее расчеты на совращение Чорка построены не на песке.