К. Донских - В Каталонию

Этот же домик казался здесь чуждым.

Казалось, что раньше здесь стояло множество таких, но их все снесли, чтобы построить более вместительные недвижимые строения. Но этот оставили и повесили сверху вывеску «Фортуна».

Катя зашла и первым делом увидела перед собой снедаемую тревогой Лену, которая смотрела в унылые из — за пасмурности весенние краски за окном кафе-ресторана.

— Рассказывай, — с ходу бросила она, не давая подошедшему с меню официанту сказать и слова. Тот тут же испарился.

Лена вложила в разговор все свои переживания по поводу Алексея. В ход пошли его странные пьяные вечера (Катя, ведь он совсем раньше не пил!), отъезд его мамы в Израиль, враньё по поводу оплаты ей путевки, и наконец какое-то колье, которое она нашла у него в шкафу.

Катя слушала подругу и понимала, что хочет рассказать всю правду о своем здоровье сегодня и сейчас. Такой подругу она никогда не видела, и то несчастье, которое навалилось на неё саму, не могло сравниться никоим образом с тем, что происходило у кого бы там ни было, ведь речь шла о смерти.

Ещё перед тем, как она вошла в кафе-ресторан «Фортуна», она размышляла на тему, которую не перещеголяла бы ни одна из ситуаций, как ей казалось.

Пока она ехала на встречу к подруге, она вспоминала как просыпалась каждый день и смотрела в зеркало, что было встроено в гардеробный шкаф-купе, и каждый раз первым делом изучала отражение в нём, которое менялось со скоростью, сравнимой лишь с её собственным подсознанием. Последнее скакало без остановки каждые полчаса. Но то были раздумья и переживания, свалившиеся невесть откуда, и она сама не осуждала себя за эти мысли.

Смотрела на побелевшее от болезни лицо и бежала скорее в ванную, чтобы замазать его тональным кремом.

«Нет. Никто не должен был узнать о болезни».

Она молча смотрела на Лену и взвешивала в голове возможные последствия раскрытого секрета.

Во-первых, все недавно сделанные ею анализы надо было перепроверить.

Во-вторых, Катя чертовски не любила жаловаться.

В-третьих, скажет про одно — тут же проговорится про другое. О том, что Никитка не биологический сын Виктора, Лена не знала.

Последнее было той тайной, которую она унесёт с собой в могилу.

Ради мужа и сына.

Она пока ещё не была готова рассказать о самом страшном, что поджидало её каждый день, в один из которых она могла просто не проснуться…

Именно на этой категорической мысли она почувствовала, как корень языка коснулся нёба. Ката испугалась, что сейчас закашляет, снова предательски закашляет.

Как если бы не она, но сама болезнь стремилась вырваться наружу, чтобы оповестить не только подругу, но и незнакомых вокруг людей о приближающемся исходе.

Она покраснела и надулась, но смогла из себя выдавить слово «минуточку», достойно встав со стула и собираясь пролизнуть в туалет.

Зеркало в уборной обнажило вены и неровности на руках и лице. Руки задрожали, и дыхание стало прерывистым и хриплым.

Она сдерживала приступ кашля минут пять. Опёршись о белоснежную раковину, она вдыхала и выдыхала осторожно, пока дыхание не нормализовалось и руки не перестали трястись.

«Нет! Она не сможет этого больше скрывать. Приступы участились.»

Надо было вернуться в зал и рассказать Лене о её болезни.

Сейчас или никогда.

Пока не стало слишком поздно.

Она медленно и верно поплелась по рядам вдоль столиков кафе и с улыбкой села за свой.

— Что-то случилось? — спросила немного обеспокоенная Лена.

— Нет, что ты!

Они молчали несколько минут. Просто сидели в тишине. В ресторане играла музыка, и обе делали вид, что слушают прекрасные мотивы классики. Потом одновременно вдруг сказали: «Мне надо тебе кое-что сказать».

Впервые за этот день в кафе обе засмеялись. Смех был естественный и неожиданный. Казалось, он разряжает два сердца, чтобы добавить им храбрости для признания.

— Ты первая! — заявила с улыбкой Лена, — а то я и так уже многое наговорила и рассказала.

Катя немного поёрзала на стуле, сжала губы и вдруг сказала:

— Я больна.

После она помолчала несколько секунд и только потом продолжила:

— Я не хотела говорить, пока не узнаю наверняка. у меня онкология.

— Что?? — опешила Лена, привстав и чуть не уронив собственным телом стул.

— Я… я сделала кучу УЗИ, рентгенов… В общем, все они плохие и не утешающие.

— Но ты же была совершенно здоровой. Ты даже в школе никогда не болела гриппом, когда весь класс был на карантине!

— Знаешь, я где-то слышала, что такое случается… без причины, понимаешь. Ну, то есть, наверное, причина есть. Глобальная. Может, так хочет Бог.

Лена смотрела на неё подёргивающими стеклянными глазами. Она ощущала стыд, непоправимый стыд, выраженный недавно в её собственных словах. Она только что жаловалась подруге на возможную измену любимого человека, когда у той самой такие серьёзные неприятности.

— Прости… — выдавила она с особым уважением — Я не знала. Что именно? — Она заплакала. Но слезы полились не от услышанного, а от слабости, которая навалилась в последнее время разом и сделала организм слабым и буквально воющим на любое расстройство.

— Лёгкие, — коротко сказала Ката. — У меня рак лёгких.

Никитка проснулся в незнакомой ему доселе тишине. Никто не шлёпал тапками по полу, не разговаривал и не смотрел телевизор. На кухне не шкварчало масло, и молчала шумная микроволновка. Даже запахов никаких не было.

Он привык к сладковато-ванильному аромату венских вафель, которые ел на полдник. Мама замешивала ингредиенты для приготовления европейского лакомства за полчаса до того, как он проснётся. Поэтому он никогда не видел сам процесс приготовления теста, но зато чувствовал его своим маленьким курносым носом. А сейчас он ничего не чувствовал — может, мама оставила ему на полдник что-нибудь другое под салфеткой? А сама вышла в магазин минут на пятнадцать.

Шестилетний Никитка прошел на кухню и встал на мысочки, чтобы было лучше и удобнее осмотреть прямоугольный коричневый стол, на котором хранились запретные и интересные предметы: рифленая сахарница с яблоками на боках, заварочный чайник с откидывающейся сеточкой для заварки, перечница и солонка в виде двух розовых поросят, заигрывающе глядящих на каждого нового вошедшего, а также хлебница и обязательно ваза с цветами. Сегодня это были ромашки — белые, с короткими лепестками. Они склоняли свои головки в разные стороны и когда-то служили манящими атрибутами для кота Васьки, который так любил протиснуть между ними свою наглую мордочку, чтобы попить из вазы с цветами горьковато-сладкой воды. Потом кот состарился и спокойно умер, а цветы появлялись новые — ромашки, флоксы, гладиолусы, георгины, тюльпаны и розы. Запретными эти предметы считались для Никитки потому, что уж очень был силён соблазн перекинуть перец в солонку и наоборот, а сахарницу набить солью. Однажды мальчик словил за это по мягкому месту десять отцовских шлепков, когда тот в спешке выпил залпом солёный эспрессо.