Алексей Биргер - Смерть воды и огня

— Что именно? — поинтересовался Игорь.

— Смерть воды и огня, — внезапно проговорил почтенный Акличаг. Это было так неожиданно, что мы с Игорем чуть не подскочили. Поскольку Акличаг за все это время не шелохнулся и не издал ни звука, мы невольно начали относиться к нему как к предмету мебели, хотя и понимали умом, что главный в этой парочке — он.

— Хм, — Игорь малость растерялся, но быстро пришел в себя. — Я так понимаю, эта фраза означает нечто важное. Что?

— Акличаг хочет сказать, что, по его убеждению, он связан с этим человеком больше, чем кажется на первый взгляд, — объяснил Студнев. — И дело не только в том, что нам одновременно отказали в итальянских визах, и мы пошли из консульства бок о бок, несолоно хлебавши. Я не буду сейчас распространяться о том, какое значение в шаманизме имеет огонь — по понятиям шаманов, высшая из всех стихий. Провести ножом над огнем, как бы отрубая ему голову — это осквернение огня. Ну, а вода, заливающая огонь и погибающая вместе с ним… Тут много всяких интересных смыслов возникает. Поэтому мы с Акличагом так запомнили ответ нашего нового знакомого, по каким делам он оказался в Лондоне и почему ему надо в Италию. Он улыбнулся, застенчивой такой профессорской улыбкой, он вообще был вылитый профессор, почти анекдотический типаж, и проговорил: «Ну, можно сказать, мне надо разобраться с Огненной проповедью… и со смертью воды и огня».

— Занятная фразочка… — вздохнул Игорь. — И тогда же он сказал вам, что тоже выехал через фонд Дурманова?

— Да, — кивнул Студнев. — Он упомянул, что «Культура без границ» взяла на себя все хлопоты по оформлению его выезда в Оксфорд, куда он был приглашен. Сказал, что, надеется, по возвращении в Москву фонд поможет ему и с выездом в Италию, так что он не особенно расстраивается, что не получается прыгнуть в Италию прямиком из Лондона. Поинтересовался, какую область культуры мы представляем. Я объяснил в двух словах, а он, человек воспитанный и, видимо, привыкший к неожиданностям, не стал делать большие глаза и вообще смотреть на нас как на психов. И, вообще, оказалось, о шаманизме он знал достаточно, потому что спросил: «Так вы, надо полагать, знаете все о таинствах стихии огня — в шаманстве, высшей стихии? И о её взаимоотношениях со стихией воды?» Я ответил утвердительно — за Акличага ответил, естественно. «Это очень хорошо, — сказал он. — Если вы не против, я хотел бы связаться с вами в Москве — здесь я берегу каждую минуту, а в Москве будет время порасспрашивать вас… пока я вам не надоем. Видите ли, меня интересует, как шаманы понимают одну проблему.» — «Какую?» — спросил я. «Проблему взаимной смерти воды и огня, — ответил он. — И некоторые точки пересечения, которые имеются в мировоззрении шаманов с Огненной проповедью Будды». Мы поняли, что перед нами человек образованный и весьма сведущий в восточных культурах и верованиях, и я набрался смелости спросить: «А ваша поездка в Италию — она как-то связана с вашими исследованиями?» — «Можно считать, что да, — ответил он. — Тут смешиваются и личные, и научные мотивы…» — и закончил ответ этой странной фразой про то, что ему надо разобраться с Огненной проповедью и со смертью воды и огня. Меня, конечно, одолевало любопытство, почему для этого ему надо ехать в Италию — да он ещё упомянул, что для него тут и личные мотивы примешиваются, и, возможно, подумалось мне, он тоже хочет посетить симпозиум по шаманизму — но я не решился спрашивать. Тем более, этот человек очевидно спешил. Он оставил нам свой московский телефон и умчался, довольно-таки смешной журавлиной походкой. Очень просил звонить, когда мы будем в Москве.

— То есть, его имя вы знаете? — осведомился Игорь.

— Да. Его зовут Родион Романович Черемшин.

Мы с Игорем переглянулись. Филологи по образованию, мы отлично знали имя профессора Черемшина — одного из крупнейших специалистов по английской литературе. Его коньком была английская поэзия и философия культуры двадцатого века — по этому предмету он читал просто блестящие лекции, это мы могли засвидетельствовать, потому что из интереса побывали на одной из них. Ведь для нас, германистов, все связанное с англоязычной литературой не было обязательными дисциплинами. И хотя это произошло кучу лет назад, и многое из того, что говорил профессор, забылось, да и его облик вспоминался несколько смутно, но общее впечатление чего-то блестящего — будто перед глазами разрывается ослепительный разноцветный фейерверк — запомнилось нам очень крепко. Черемшин действительно был почти профессором из анекдотов, жил одиноко и скромно, был предан своей науке, ходил в потертом пальто, мир воспринимал через призму творчества своих любимых поэтов… Нам рассказывали, что в последние годы, годы инфляции и общего обвала, он несколько раз наивно удивлялся вслух, почему раньше на свою профессорскую зарплату он каждое лето без напряга ездил отдыхать в Ялту или Юрмалу, в самые лучшие пансионаты и санатории, а теперь даже путевку в Подмосковье не может купить, а то еще, когда его «поддержали» льготной путевкой в Крым от Дома Ученых, он совсем запутался с визами, которые нужны для поездки на Украину… Словом, если его и интересовало шаманство и «смерть воды и огня», то лишь по касательной к его собственным научным интересам — мы даже догадывались к каким. И эти интересы не имели ничего общего с тем смыслом, которые вкладывали в заковыристую фразу Студнев и Акличаг. Хотя, конечно, любопытно было бы выяснить, что за смесь личных и научных интересов подталкивала чудаковатого Черемшина в Италию.

— Понятно… — неопределенно кивнул Игорь. — И что потом?

— А потом профессор отказался с нами встречаться! — провозгласил Студнев. — Причем отказался очень странно. Я бы сказал, резко и даже грубо. Понимаете, мы позвонили ему, напомнили, кто мы такие, и сказали, что мы в полном его распоряжении, а он… Он заявил, что нам следует забыть его телефон, что он рекомендует нам избегать встречи с ним, так же, как он сейчас избегает встречи практически со всеми людьми, потому что хочет спокойно уехать в Италию. Я предложил — как всегда, все переговоры вел я что мы можем встретиться в Италии, если он, как и мы, отправляется в Верону. Он немного отошел, извинился за первоначальную резкость, а потом сказал: «Видите ли, я не знаю, насколько вам можно доверять, ведь мы почти не знакомы, но все-таки скажу. После поездки в Англию мои дела сложились так, что мне, я боюсь, угрожает постоянная опасность, и я не хотел бы случайно вовлечь вас — как и любых других людей — в круг этой опасности. Возможно, это всего лишь нелепые стариковские страхи, но, честное слово, я предпочел бы встретиться с вами — если наша встреча вообще состоится после поездки в Италию, когда мои дела так или иначе утрясутся. Извините, что не могу рассказать вам больше.» Это было уже больше похоже на того Родиона Романовича, с которым мы мимолетно познакомились в итальянском консульстве, и я спросил: «Так вы едете в Италию? С визами все в порядке?» — «Да, — ответил он. — Дурманов обещал помочь…»