Алексей Биргер - Игра с джокером

— Здорово кто-то неизвестный наш город от швали почистил, — говорит майор. — Наверно, и „профсоюз“ он же разгромил, как вы думаете?

— Да думать, вроде, — говорю, — не моя обязанность.

— Это верно, это верно, — ещё серьезней кивает он, а в глазах бесенята пляшут. — Ну, всего доброго, Михаил Григорьевич. Не забывайте нас, если что.

И заботливо так подсаживает меня в подошедший автобус.

Еду я в автобусе, свою думу думаю. Вот, значит, как получается! Раскусил меня майор — а выдавать не стал. Что ж это в мире творится?

Возвращаюсь, захожу к Татьяне Андреевне, Людмила у меня спрашивает:

— Ну, как, дед, „порешил“ свои дела?

— Все, — говорю, — порешил, до единого. Они и не пикнули.

Ну, мы много о чем говорили с ней в эти дни. О чем именно — это наши, так сказать, секреты. Ну, навроде разговоров деда с внучкой получалось, когда между ними откровенность есть, и другим об их беседах знать не надобно. Злила она меня, конечно, много, да и я, по-моему, иногда ей в печенках сидел, но понимать друг друга — понимали. Понимание — оно дело такое, как с первого момента сложится, так и пойдет. Либо да, либо нет. А у нас с первого момента как-то заладилось, с той секунды, как я дверь открыл и её увидел. Хотя иногда, мне казалось, не я был бы ей нужен, а психиатр хороший.

Поэтому я сразу её раскусил, как она сказала, что сама мальчишку на теннис повезет.

— Ты ж, — говорю, — не вернешься. Исчезнешь.

Она смеется.

— Может, и не вернусь. Но не исчезну. Вот, погляди, какой я тренеру подарок купила.

И роскошный бритвенный набор мне показывает, со всякими особыми кремами и прочим.

— Здорово! — киваю. — Должен оценить.

— Хочу отблагодарить за все, — объясняет. — Я ж у него одна из лучших учениц была, а теперь он за Леньку взялся.

Что она мальчишку подарками завалила, я об этом и не говорю. Я пытался ей внушить, что для него это вредно, такое баловство, но она только отмахивается.

— Да ладно, дед! Пусть за все годы разом получит! И пережил он много…

Вот такая она — порой её ничем не проймешь.

Ну, а как она исчезла, вы, товарищ полковник, ко мне приезжаете и говорите.

— Будем, дед, весь твой рассказ о славных подвигах на магнитофон писать.

— Это зачем? — спрашиваю.

— Страховку тебе создадим. Если вдруг кто на тебя наседать станет, ты так сразу и говори: „Весь мой рассказ на магнитофон записан“. Понял?

Как не понять? Понял ещё получше, чем ты воображал. Да и знал я, что вы, товарищ полковник, плохого не посоветуете.

Вот и записали мы рассказ до того момента, как в особняке остались, вместе с запертыми заложниками и сбежавшим „профсоюзом“… А теперь, значит, дальше продолжаем.

Вы, товарищ полковник, как в воду глядели. На следующий день заявляются ко мне двое.

— Соловьев Михаил Григорьевич?

— Точно, я, — отвечаю. — А в чем дело?

— Да ничего особенного. Вас один генерал в Москве видеть желает, так что поехали.

Вот-те на, „ничего особенного“! Как будто меня каждый раз генералы к себе требуют!

Вот везут меня на самолете, потом на машине, привозят в знатный кабинет, где сидит толстенный генерал, весь улыбчивый.

— Здравствуйте, Михаил Григорьевич! — восклицает. — Я — генерал Пюжеев, Григорий Ильич, а подчиненные, если хотите знать, мне кличку Повар дали. Вот сядем мы с вами и поговорим, два одиноких старика, которые ещё давние времена помнят.

— А почему именно со мной, товарищ генерал? — спрашиваю. — Как будто одиноких стариков на свете мало.

— Да потому что вы, Михаил Григорьевич, особенный! Вон какие дела в одиночку наворотили! Несколько банд разнесли, и такую преступную организацию разоблачить пособили! Теперь надо дело до конца доводить…

— В каком это смысле? — спрашиваю.

— Да в том, что вы мне все рассказать должны. А уж потом решим, как вас лучше к делу приставить.

— Так я уже все рассказал, — говорю. — И запись магнитофонная в какой-то секретный отдел отправлена. Все, как на духу, перед властями признал, а уж какой ход этой записи давать — это их дело, пусть решают.

— Вот как? — переспрашивает, нахмурясь. — На магнитофон записано? Это вы зря, Михаил Григорьич. Это вы погорячились.

— Да я что… — пожимаю плечами. — Я привык исполнять. Что мне скажут — то и делаю.

Он смеется, добродушней некуда.

— Это хорошо. А запись… ну, пусть будет. Мы, я думаю, все равно с вами договоримся.

— Нет, — отвечаю.

— Нет? — опять переспрашивает, удивленно так.

— Да потому что я, как понимаю, вам прежде всего в качестве стрелка нужен.

— И это тоже. Нельзя ведь свой талант в землю зарывать. А у вас не талант, у вас гений! — и от дружелюбного смеха так заходится, что всеми боками и щеками дрожит.

— Вот то-то и оно, — говорю. — Не могу больше стрелять по приказу. Да, взял оружие в руки и в бой полез. Но у меня личное было, я за друга мстил. А по первому слову укладывать человека, про которого я ничего не знаю… Было дело, выполнял такие задания, когда молод был, и Бог мне судья. Но теперь для себя пожить хочется, без крови. Поэтому, как в старину говаривали, Христом-Богом прошу, отпусти душу на покаяние.

— А если не отпущу? — спрашивает.

— Упрусь, — говорю. — Я не зарекаюсь, что больше никогда в жизни оружие в руки не возьму, но если возьму — только по собственному выбору. Потому что иначе вы меня в психопата превратите, в придурочную машину для убийства… Вон, что с Людмилой сделали! И не стыдно вам?

— Ну, Людмила, — говорит, — не твоя забота. И не моя, кстати, тоже… — и вдруг хитро прищуривается. — А взамен Людмилы пойдешь? Под мое честное слово, что её из этих дел выпустят?

— Как же вы её выпустите, — говорю, — если она неуправляемая, как необъезженная кобыла, и вы сами сейчас наполовину признали, что она даже вас не слушает?

— Когда надо, прислушается, — усмехается этот генерал Повар. И очень мне его усмешка не нравится.

Вот я и бухнул сгоряча.

— Если кого послушается, так меня, а не вас!

Он поглядел на меня, подумал… И, к моему удивлению, совсем развеселился, а не разозлился. Я-то был готов к тому, что он меня сейчас в порошок сотрет.

— Так значит, она тебя и подготовила, да? На две руки сыграла? Вот ведь… — и головой качает, нужных определений для неё не находя.

— Отпустите вы её, — говорю. — А я уж, ладно, и за неё отработаю.

— Нет, Михаил Григорьевич, — улыбается он. — Так не пойдет. Считайте, что этого разговора не было, и вы совершенно свободны.

Да, умеет он проигрывать, сразу видно. А иначе генералом бы не стал, так? И понимаю я, что ускользнул от чего-то очень серьезного, что огромные ставки были на кону, и не сводился вопрос к тому, пойду я работать исполнителем поручений генерала Повара или нет. Что именно за кадром осталось, мне, разумеется, не додуматься, да и не касается это меня. Главное, что я свою жизнь для себя сохранил.