Алексей Биргер - Война орхидей

То, что Беркутов позвонил Курослепову, на самом деле означало одно: Беркутов выходит из игры. И «засвечивается» перед Курослеповым, чтобы Курослепов бросил все силы на строительство редутов от Беркутова и не ждал удара с другой стороны. С той, откуда на самом деле придет его погибель. То есть, Беркутов знал, что Богомол начинает действовать, и он должен как можно скорее выманить для неё Курослепова на открытое пространство. И для того, чтобы это знать наверняка, Беркутов должен был встретиться с Богомолом.

Но Беркутов мог выйти из игры только в одном направлении — в смерть. Так было все запрограммировано, запрограммировано настолько жестко, что переиграть ничего нельзя. Значит, Беркутов знал — или был готов к тому что его часы, и даже минуты, сочтены. Для того, чтобы это знать, ему, опять-таки, надо было свидеться с Богомолом и убедиться, что она не подведет.

Итак, что получается? Богомол навещает Садовникова, через Садовникова находит Беркутова. После их встречи и объяснения Беркутов звонит Курослепову. С тех пор прошло больше двух часов. По всему выходит, что Беркутов уже мертв, а Богомол — на охотничьей тропе.

И, естественно, у неё сейчас нет времени на званые обеды. Естественно?..

Когда они натравливали Курослепова на Зараева, чтобы дать Беркутову шанс уйти — они, скорее всего, старались в пользу мертвеца.

Остается один вопрос. Как умер Беркутов? Покончил с собой или предпочел принять смерть от рук Богомола? Андрей склонялся ко второму. Основной довод в пользу второго варианта выглядел настолько нелогичным, что его и доводом назвать было нельзя — во всяком случае, люди, не слишком знакомые с Богомолом и её повадками, над этим доводом посмеялись бы. Но для Андрея этот довод был весомей всех самых логичных и обоснованных.

Богомол отказалась от приглашения на обед.

Она по натуре была хищником — и никогда бы не отказалась от возможности лишний раз увидеть Андрея, приглядеться к его семье, чтобы понять, какие тайные струны Андрея сумела затронуть Ольга, «приворожив» его, если бы Богомол с прежней силой мечтала заполучить Андрея для себя.

Раз она расслабилась, раз в ней нет прежнего голода по Андрею значит, она утолила этот голод как-то иначе. Напилась свежей крови — только что напилась — и пока что сыта…

И кровью только одного человека она могла напиться так, чтобы почувствовать временное удовлетворение — Беркутова.

Если бы Беркутов сам наложил на себя руки — Богомол не испытывала бы сейчас эту дремотную сытость утоленной страсти, заставившую её лениво отмахнуться от приглашения.

Знай Андрей от и до, что произошло между Богомолом и Беркутовым, он бы почувствовал себя ещё спокойней: пережив с Беркутовым совершенно новый для неё опыт, Богомол ощутила, как внутри неё что-то сломалось — будто она уничтожила драгоценную частицу себя самой, в тот момент, когда нанесла смертоносный удар Беркутову — и этот легкий надлом, нисколько не сказавшийся на работе механизма этой идеальной «машины для убийства», сказывался в новом взгляде на мужчин, который в ней возник. Она поняла, что есть мужчины, к которым лучше не приближаться, чтобы этот надлом не углубился и не стал опасным, она научилась нюхом распознавать таких мужчин (она ведь пережила настоящий шок, когда, закурив сигарету Беркутова, на секунду почувствовала себя перевоплотившейся в него, ей показалось, что её пальцы меняют форму и превращаются в чьи-то чужие, по мере того, как в них все больше проникает запах крепкого мужского табака, и от ощущения причастности себя ко крепким мужским рукам, к этой грубоватой смолистой силе, она испытала и острое блаженство, заново ощутив то, что Беркутов сотворил с ней за секунду до своей смерти, и острую тоску: до конца жизни она будет жалеть о том, что эти пальцы больше не коснутся её, не стиснут её плечи, и от этого бесплодного сожаления становилось страшно, будто вся её жизнь у неё на глазах ухнула в черную бездонную пустоту) — и, научившись распознавать таких мужчин нюхом, она тут же поняла, что Андрей — один из них, что лучше ей держаться от него подальше, если она не хочет обжечься так, как не обжигалась никогда в жизни; что то, что было с Беркутовым, окажется лишь слабым подобием того, что может быть с Андреем Хованцевым, и этого усиленного удара она просто не переживет…

Не зная всего этого, Андрей все-таки чувствовал себя сколько-то спокойно. Завтра Богомол улетает — во Франкфурт, надо полагать — и неизвестно, когда она возникнет снова и возникнет ли вообще. Его занимало другое: если Беркутов погиб, то его тело должно в скором времени обнаружиться. Вряд ли на нем найдут следы убийства — скорей всего, все будет списано на несчастный случай…

Несчастный случай, да…

Как это согласовывается со всем тем, о чем он догадался — и о чем не стал пока рассказывать Игорю, потому что ему надо было внутренне привыкнуть к мысли, что такие неожиданные и страшные вещи возможны?

Кажется, хорошо согласовывается…

И тогда, кстати, становится понятно, зачем нужен Кибирев…

Как становится понятно и многое другое…

Сейчас ему даже хотелось, чтобы Богомол оказалась рядом — надо было задать ей несколько вопросов, на которые необходим ответ.

Что ж, эти ответы ему придется искать самостоятельно.

А Богомол…

Скорее всего, она спешит сейчас под знамена Зараева.

И Зараеву будет оформлен (или уже оформлен?) второй билет на Франкфурт.

Андрею показалось, что он начинает лучше различать очертания той неизвестной силы, которая с самого начала маячила за нынешним делом.

— Так где эта бумажка с данными цветовода? — спросил Андрей у Ольги, когда они уже заканчивали обедать. Еще когда он переступал порог, ему хотелось схватить эту бумажку и начать действовать, но он сдерживал себя. Никакой суматохи, он должен относиться к этому чуть рассеянно, с ленцой, как относился бы к любому не слишком значащему бытовому поручению.

— Вон она, на холодильнике, — кивнула Ольга.

Андрей взял с холодильника бумажку и прочел:

«Людмила: не успевает к нам и к Садовникову (Николаю Михайловичу). Забрать у него заказанные цветы — желательно, с самого утра, пораньше, чтобы его не упустить.»

Далее следовали адрес и телефон.

— Хорошо, — кивнул Андрей, — завтра с самого утречка и заберу.

Он потянулся и вздохнул.

— Теперь хорошо бы передохнуть немного — я измотался за эти дни хуже некуда. Пожалуй, я полежу, а на вечер можно что-нибудь придумать.

— Да, конечно, передохни, — сказала Ольга. — А ты, Мишутка, обратилась она к сыну, — постарайся не шуметь и к папе не приставай.

Вытянувшись на кушетке в «дальней» комнате, полуприкрыв глаза, Андрей продолжил свои размышления. Ситуация в целом была ему ясна, но кой-какие белые пятна оставались. Почему Богомол просила забрать цветы с самого утра? Разве ей не все равно, раз она улетает во Франкфурт. Андрей с равным успехом мог бы забрать цветы и послезавтра, предварительно созвонившись с Садовниковым и договорившись об удобном времени… Но просьба была высказана вполне определенная — и за этой просьбой что-то скрывалось.