Алексей Биргер - Москва - Варшава

Но тогда… Она знала, кому стоит опасаться любой мелочи, которая может вдруг оказаться в её вещах!

Да, картина прояснялась. Она довольно улыбнулась.

— Марион! — позвала она.

— Да? — сиделка появилась немедленно.

— Будьте добры, принесите мне мою косметичку…

Сиделка, с понимающей улыбкой, пошла за косметичкой. Принеся косметичку своей пациентке, она заметила:

— На вашем месте, я бы в жизни не стала переживать из-за того, как выгляжу. Вы — такое совершенство, что, право, кажется лишним что-то к нему добавлять.

— Спасибо, — ответила Богомол. — Но ведь вас самим известно, как мы, женщины, можем переживать из-за внешности, и насколько неизлечим этот комплекс. Мне сейчас кажется, что на мне лица нет!

— Вы слишком мнительны, — сказала Марион — похоже, вполне искренне.

«Мари Мишон», ещё раз благодарно улыбнувшись сиделке, открыла пудреницу и поглядела в маленькое зеркальце. Можно было и не глядеть — она и так знала, что впрямь хороша и выглядит сейчас не хуже, чем обычно, Златовласка с переливчатыми, почти переменчивыми глазами, умевшими менять цвет от черного до цвета морской волны в солнечном луче. Сейчас её больше волновало другое. Она ощупывала донышко пудреницы — и не находила царапин, которые должны там быть.

Конечно, она и на память помнила надпись: «d. t. c-r. J. D. Qb 31.07. 98.», что означало не сокращенное французское «От всего сердца. Ж.Д. Квебек, 31 июля 98 года», а было нехитро зашифрованным номером счета, с которого, через сеть корреспондентских счетов, последний заказчик (мнивший, что эту сеть нельзя распутать) перевел ей деньги. Последние две цифры, указание года, вообще были ни при чем — дописаны, чтобы «надпись на подарке влюбленного» выглядела без малейшей неестественности — а у остальных надо было брать порядковый номер, но не в латинском, а в русском алфавите — то есть, например, первая «Д» означала не «4», а «5». Просто и надежно: сама не запутаешься, а другим ничего не скажет.

Нет, Богомол всегда играла честно и, если заказчик её не подводил, то и она о нем забывала. Но всегда стоило иметь подстраховку на случай неожиданностей. Да, память её никогда не подводила — но ведь кто знает, в какой момент память способна заартачиться и встать на дыбы. Самый памятливый человек хоть раз в жизни, да что-нибудь забывал. Зная, что выход на заказчика хранится не только в её памяти, она чувствовала себя спокойней.

И вот теперь пудреницу подменили. Но ведь это означало ещё одно: за ней следили настолько тщательно, что успели выяснить, пудреницей какой фирмы и какой марки она сейчас пользуется. Учли все до мелочей — а она даже не заметила слежку, хотя прежде такого с ней не бывало!

Но ведь пудреница всегда была при ней, и в номере она пудреницу не оставляла! Охваченная желанием проверить свою догадку, она совсем упустила это из головы. Догадка подтвердилась, но… Значит, подменили не в номере подменить могли только в тот момент, когда её после взрыва отвели назад в банк, сумочку несла одна из сотрудниц, и минут пятнадцать сумочка лежала в нескольких метрах от потрясенной и ничего вокруг себя не видящей «Мари Мишон».

Выходит, пудреницу подменил тот парень, которого она заприметила в банке?

Зачем тогда было обыскивать номер? Проверить, не оставила ли она ниточек к заказчику ещё где-нибудь?

Слишком много возникает несуразиц и противоречий…

Но линия её действий яснее некуда: надо разбираться с заказчиком, который, скорее всего, и заказ ей дал фиктивный — только для того, чтобы поставить ей ловушку и убрать!

Что ж, тем хуже для него. С ней уже очень давно никто не осмеливался шутить таких шуток, и её ответный удар будет не только местью, но и хорошим уроком на будущее для всех, у кого череп слишком толстый, чтобы его прошибало с одного урока.

Она провела в Женеве ещё два дня, ровно столько, сколько требовалось, чтобы «душевно» пообщаться со следователями и убедиться, что вопросы к ней практически сняты, а также для того, чтобы продумать план действий. Оставив следователям свой марсельский адрес, а также известив их, что, скорее всего, в ближайшее время она будет отдыхать в местечке близ Кале, на севере Франции, и в случае срочной необходимости её следует искать там, она, на новой машине, выехала в Рим. Ведь именно римскому банку принадлежал тот счет, который был нацарапан на её пудренице.

Хоть она и запутала предварительно следы, выехав так, чтобы даже у профессионалов возникло впечатление, будто она направилась ко французской границе, а сворачивая на трассу через Альпы, ещё раз убедилась, что за ней нет «хвоста», она все равно старалась ни на секунду не оставаться в одиночестве, и по трассе шла так, чтобы спереди и сзади все время имелось несколько машин. Но не слишком много — иначе было бы труднее распознать слежку, если за ней следят. Раза два ей мерещилось, что какая-то машина следует за ней слишком долго, она притормаживала у бензоколонки — купить журнал или бутылку апельсинового сока — и всякий раз это оказывалось ложной тревогой, «преследователь» проносился мимо.

Словом, до Рима она добралась без приключений.

— Будьте добры, — обратилась она к служащему банка, — мне надо передать владельцу этого счета, что контракт с ним расторгнут из-за нарушения условий поставки. Я бы хотела, чтобы вы его известили, потому что мне неохота торчать здесь и дожидаться его путаных объяснений. Если что пусть свяжется с французским контрагентом.

Глаза служащего округлились.

— Простите, мадам, — они говорили по-французски, который служащий знал неплохо. — Но я не смогу оповестить владельца этого счета.

— Почему? — холодно осведомилась она.

— Потому что он умер. Вчера. Застрелен. Убит, понимаете? Там, в Москве. А сегодня мы уже получили извещение о том, что должны заморозить его счет до разрешения вопросов о наследстве и прочих юридических формальностей.

Она сразу нашлась.

— Так вот почему он нарушил сроки выплаты аванса!.. Да, меня саму это смущало, потому что я знала его как человека обязательного, но бизнес есть бизнес, и никому нельзя делать никаких поблажек… Надо же! Какой ужас! Где и как его убили?

— Застрелили, мадам, я ведь вам сказал. В Москве, на его родине?

— Так он русский? — она изобразила настоящее изумление.

— А вы разве не знали? — удивился служащий.

— Ну… И фамилия у него была… вполне итальянская.

Служащий позволил себе слегка улыбнуться.

— В Италии он предпочитал писать свою фамилию как Тальмани, но вообще он Тальман, мадам. И даже Тальмани — это… гм… только видимость итальянского. Так вы никогда не интересовались его происхождением?

— Представьте, нет, — она пожала плечами. — Никогда не интересовалась. Ведь его фирма зарегистрирована в Италии, по-итальянски он шпарил достаточно бегло, а поскольку я сама знаю по-итальянски всего несколько слов и между собой мы объяснялись по-французски, я и принимала его за итальянца.