Томас Хетхе - Дело Арбогаста

Сарразин передал Клейну через стол раскрытый на развороте иллюстрированный журнал. Во весь разворот белело обнаженное тело Марии Гурт в кустах малины — этот снимок был адвокату давным-давно знаком. “Дело Арбогаста. Анализ ошибочного приговора”, — гласил заголовок. Статья с подробным и вдумчивым изложением всей истории принадлежала перу Сарразина, который сейчас победоносно ухмылялся Клейну через ресторанный столик.

— Ну, что скажете?

— Фантастика! Опубликовали без купюр?

— Слово в слово.

Клейн принялся за чтение: “В живой истории немецкого суда присяжных дело Арбогаста занимает особое место. Обвинительный приговор с самого начала представлялся любому непредвзятому наблюдателю просто-напросто немыслимым”. Кельнерша осведомилась, что он будет пить. Клейн закрыл “Бунте” и вручил ей прихваченную с собой из номера жестянку. Кельнерша нехотя выслушала рецепт приготовления специального чая, и он обрадовался, когда она наконец удалилась на кухню, избавив его тем самым от дальнейшей необходимости проявлять учтивость. После первой чашки чая он окажется в состоянии побеседовать с Арбогастом, а затем, в течение дня, тщательно подготовится вместе с Сарразином к завтрашнему процессу, но сейчас им все еще владела усталость нервического, прежде всего, свойства; на смену ей пришло учащенное сердцебиение, как только он краем глаза заметил, что в зал вошла и к их столику направилась Катя Лаванс.

— Я очень рада наконец-то познакомиться с вами лично, господин Арбогаст.

Арбогаст вскочил с места и энергично пожал поданную ему руку. А слепой туман все еще клубился за окном, на фоне этих клубов он сейчас и стоял. Ансгар Клейн тоже поднялся из-за столика. Он представил Кате Фрица Сарразина, тот, естественно, произнес подобающие слова приветствия. Клейн обратил внимание на то, что Катя в том же шерстяном платье кремового цвета, что и накануне вечером. Ему показалось, будто на него самого она и вовсе не обращает никакого внимания. Все вернулись за столик, адвокат отложил иллюстрированный журнал в сторонку. На мраморном подоконнике стояли кактусы, он был украшен рождественскими звездочками и искусственной елкой из каучука, надувные корни которой смотрели во все четыре стороны света. Сарразин спросил у Кати о ее поездке из Восточного Берлина, поинтересовался и тем, что у нее за машина.

— У меня и водительских прав-то нет.

Арбогаст, покачав головой, заметил: главной радостью после лет в тюрьме для него стала возможность усесться за руль собственной машины.

— А что, — начала было Катя и сделала заметную для всех троих мужчин за столиком паузу, прежде чем продолжить, — это та самая машина?

— Разумеется! Все это время она простояла, смазанная и зачехленная, в одном гараже. Кстати, совсем недалеко отсюда.

— И каково вам оказалось на ней ездить?

— О чем вы спрашиваете? Это же моя машина!

— Ну, я в машинах вообще не разбираюсь.

— У меня “Изабелла”. — Звучит красиво.

Катя Лаванс позволила себе рассмеяться.

Фриц Сарразин, вмешавшись в разговор, заметил, что это и впрямь красивая машина и жаль, что “Боргвард” больше не выпускает автомобилей. Арбогаст смотрел на женщину-ученого во все глаза. Прочитав ее экспертное заключение, он попробовал представить себе, как она может выглядеть. Однако и вообразить не мог, что она окажется как бы из того самого времени, которое насильно заперли в нем, когда заперли в тюрьму его самого. И чем дольше он в нее вглядывался, тем сильнее становилось его изумление. Даже в том, как она откидывает прядку со лба, заключена, как ему показалось, некая тайна. И вдруг он резко перебил Сарразина, который как раз распространялся на тему о том, что за машина такая “Изабелла”.

— Если хотите, я вам ее покажу.

— Вы имеете в виду, прямо сейчас?

— А почему бы и нет?

Ансгар Клейн видел, как сильно удивило ее это предложение, показавшееся и ему самому на редкость безвкусным. Сдурел этот Арбогаст, что ли. Катя замешкалась с ответом, она вновь смахнула со лба прядку волос. И почувствовала, как ею овладевает страх. Взгляд у него — такой пристальный, такой цепкий, такой неподвижный. А Сарразин подметил, как чутко следит за ней в эти мгновенья адвокат.

— Да ведь и впрямь, почему бы и нет, — медленно вымолвила она наконец.

И с улыбкой обвела взглядом всех троих.

— В конце концов, я ведь здесь в некотором роде в отпуске. А в чужом краю можно вести себя, как тебе вздумается, не правда ли?

Арбогаст пошире отворил дверь гаража, чтобы в это пасмурное воскресенье там стало хоть чуть светлее. Пол был облицован черной плиткой, почему-то влажной, попахивало здесь затхлостью. Гараж представлял собой бывший амбар, только вместо сена здесь, накрытый плащ-палаткой американского образца, угадывался автомобиль.

— Здесь можно курить?

— Вообще-то нельзя. Но, ради бога, курите.

Арбогаст повернулся к ней, держа руки в карманах полупальто, ухмыльнулся.

— Ну как? Готовы?

Катя Лаванс кивнула. Здесь было холодно. Накрытая плащ-палаткой, машина напомнила ей одно из мертвых тел, поджидающих ее в лаборатории. Арбогаст снял чехол. Сначала Катиному взору предстала темно-красная дверца со старомодной ручкой, потом белая крыша купе. И колеса с белым ободом. Обе фары, снабженные хромированными крышками, смотрели на дверь гаража. Арбогаст меж тем снял чехол и с другого бока машины. Женщина подошла поближе. В салоне ничего не было видно, потому что окошки запотели. Ни крупицы грязи, ни пылинки, лакированная машина сверкала, ее поверхность была на ощупь холодной и гладкой. Она провела пальцами по хромированным контурам: надпись “Боргвард” на капоте. Птичье крыло — на багажнике. Представила себе, какой послушной может быть эта машина в человеческих руках, ухватилась за крышу, как за мужское плечо, другой рукой потянулась к дверной ручке.

— Можно?

Ганс Арбогаст, находившийся по другую сторону, выпрямился и кивнул ей поверх машины. Она бросила окурок наземь, растоптав его и открыла дверцу. Никакого особого запаха в салоне не ощущалось, Катя села на пассажирское сиденье и осторожно закрыла за собой дверцу. Вот оно, роковое место. Все здесь оказалось холодным — обивка сидений, металл, серебряно-синяя синтетика, которой была обтянута изнутри дверца. Да и от самой тишины, казалось, веяло холодом, и Кате Лаванс стало зябко. Она представила себе, как это было бы, если бы Арбогаст ее сейчас обнял. И вдавил в мягкое сиденье. У нее перехватило дух. Слушали они тогда радио? И что с нею сталось? Безжизненное тело на узком заднем сиденье. Росту она была небольшого. На снимках Катя не смогла углядеть признаков страха. Но их не углядишь никогда. Катя Лаванс вспомнила о том, как подложила камень под голову мертвой девушке. Тогда тоже было холодно. К холоду, не без доли цинизма подумала она, мне не привыкать. Холодная кожа девушки на камне. А к чему же ей тогда привыкать? Девушке было двадцать три года, темноволосая, довольно тощая. Отравление газом, другая оказалась гораздо старше. Обе женщины, казалось, только уснули, пусть глубоко, но все же зная, что кто-то находится рядом. Каково это, если тебя душат, что ты при этом ощущаешь, подумала она, настолько уйдя в собственные размышления, что начисто забыла о Гансе Арбогасте, который меж тем стоял возле машины, переминаясь с ноги на ногу и откровенно не зная, что ему делать дальше. В конце концов он все же открыл дверцу и уселся на водительское место рядом с Катей; оба не произнесли ни слова.