Томас Хетхе - Дело Арбогаста

Но тут Катя Лаванс выдвинула пепельницу, чтобы стряхнуть пепел, и увидела, что та полна окурков: точнее, их было несколько, — окурков сигарет, уже непонятно какой марки, с пожелтевшим от времени белым фильтром. И все же ей показалось, будто на фильтрах она разглядела следы розовой помады. Медленно задвинула она пепельницу.

— Господин Арбогаст?

Он повернулся к ней.

— Я не могу понять, почему машина до сих пор стоит зачехленная в амбаре. Я думала, вы на ней после освобождения начали ездить.

Арбогаст покачал головой.

— Даже не попробовали?

— Нет.

— Что ж, это можно понять.

Катя кивнула, откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза. Сигарету она так и не загасила, но и не затянулась больше ни разу — так и держала двумя пальцами, большим и указательным, пока та не погасла сама по себе.

На следующее утро, двадцать седьмого ноября, спозаранку зарядил дождь, и на каждой остановке экспресса между Фрайбургом и Грангатом Пауль Мор слышал, как барабанят по стеклу злые капли, — звук был таким, как при стрельбе дробью по тарелочкам. И хотя в Грангате дождь был не таким уж сильным, капли оставались столь же злыми, и потрепало его по пути с вокзала в здание суда порядочно. У него не было времени забросить чемодан в “Северную звезду”, где он зарезервировал себе номер на всю неделю, которую должен был продлиться процесс, так что пришлось нести его, то и дело меняя руку. Он отлично помнил первый процесс, прошедший еще в старом здании суда. Тогда как в новом — трехэтажном раскидистом строении на улице Мольтке, со всех сторон обнесенном парком, — находились, наряду с судом, и другие официальные учреждения — чуть ли не все, что имелись в небольшом городе. Поток репортеров и фотографов по узкой асфальтированной дорожке посреди затоптанных газонов оказался еще сильнее, чем он предполагал. Прямо на сырой земле были расставлены штативы фотокамер, объективы которых целились в дверь суда, возле которой по стене вился барельеф из листовой стали, изображающий группу фигур более чем в человеческий рост. Он не успел позавтракать и ему было холодно.

— Пауль?

Пауль Мор не был изумлен, услышав ее голос. Разумеется, он надеялся повстречать на процессе Гезину, и все же его сердце забилось сильнее, когда он молниеносно обернулся, услышав ее оклик. На мгновение ему показалось, будто она выглядит точно так же, как четырнадцать лет назад.

— Привет, — сказал он. И, чуть помешкав, — Привет, Гезина!

— Хорошо, что ты вернулся, — тихо сказала она.

Он озабоченно всмотрелся в ее лицо, на котором время оставило отпечаток, такой же, должно быть, подумал он, как на его собственном. При этом они обменялись долгим рукопожатием, и он так обрадовался этой встрече, что сама она повлекла за собой душевную боль. Почему он за все это время так и не попытался найти ее, возобновить с ней контакт? Сейчас это было просто уму непостижимо. На ней было кожаное полупальто с широким поясом и высоко поднятым воротом. Современную фотокамеру со вспышкой и телеобъективом она, как прежде, держала обеими руками перед собой. Он улыбнулся, не зная, что сказать.

— Паршивая погода.

— Да уж.

— Я снова остановился в “Серебряной звезде”, — сказал он, сам не зная, зачем. Но она с улыбкой кивнула. И вновь они замолчали, просто-напросто стоя лицом к лицу.

— Пойдешь в суд? — в конце концов спросил он.

— Не имею права.

— Как это так — не имеешь права?

— Во вторник мне предстоит давать свидетельские показания, а ведь свидетели, пока не выступят, не имеют права присутствовать в зале суда.

— А чего они от тебя хотят?

— Думаю, речь пойдет о снимках.

— Ага, понятно. Но, может быть, мы после этого повидаемся?

— Зайди ко мне после заседания.

— С удовольствием! Магазин на прежнем месте? Она рассмеялась.

— На прежнем.

Пауль кивнул Гезине, по-прежнему держащей камеру обеими руками, этот кивок сошел за своего рода бессловесное прощание, и вот его уже повлекло с толпой журналистов в здание суда. Гезина осталась на месте, сделала несколько снимков и решила дождаться, пока не припаркуется белый “мерседес” Ансгара Клейна, из которого адвокат должен выйти со своим подзащитным. Журналисты тут же накинулись на этих двоих, застрекотали кинокамеры, запечатлевая миг, когда Клейн, склонившись над багажником и перекинув через руку адвокатскую мантию, извлек оттуда несколько папок, часть из которых тут же взял у него Арбогаст. Вместе они вошли в зал, и те немногие, кому посчастливилось зарезервировать места в зале № 2 земельного суда в Грангате, последовали за ними.

Отделанный светлым деревом зал на восемьдесят мест был битком набит публикой — обыкновенными зрителями и репортерами, — люди даже стояли в проходах; судья разрешил фото- и киносъемку до тех пор, пока не приведут к присяге заседателей. Вход в зал находился в самом конце, за скамьями для публики, и судебный клерк провел Арбогаста и Клейна вперед — к столу защиты, расположенному слева от высокого окна во всю стену, из которого в зал лился дневной свет. В центре высилась судейская трибуна, справа — стол обвинения, а за ним — подиум для резервного судьи и запасных присяжных, которые в любой миг, если возникнет такая необходимость, могли подменить участников суда. За судейской трибуной на стене висели большие металлические часы, циферблат которых был разбит на двенадцать прямоугольников, а по обе стороны от часов находились двери в комнаты суда и присяжных. Прежде чем усесться, Арбогаст увидел в высоком окне голые ветви тополей. На нем был темно-синий костюм, белая сорочка и красный галстук с “искрой”.

Было девять тридцать утра. Ганс Арбогаст, изо всех сил стараясь сохранить хладнокровие, был, конечно же, крайне взволнован. Он плохо спал ночью и теперь с трудом выносил безмятежность, с которой Клейн сперва разложил бумаги, а затем достал термос, свинтил серебряный колпачок и налил себе в него зеленого чаю. За противоположным столом расселись и тоже разложили бумаги два представителя обвинения. В первом ряду, практически рядом с собою, Арбогаст увидел Фрица Сарразина; тот улыбнулся ему и кивнул. Вырядился он почему-то странно: в бежевый полотняный костюм, черную рубашку и красную бабочку, что было бы чересчур броско летом и выглядело просто нелепо в начале зимы. Рядом с писателем сидела Катя Лаванс. Арбогаст уставился на ее шерстяное платье с глубоким вырезом, под которое был надет салатного цвета банлон, и она ответила ему взглядом. Медленно смахнула прядку со лба и кивнула. Арбогаст сконфуженно отвел глаза.

Кое-кого из журналистов он вроде бы узнавал. То и дело они выкрикивали его имя и когда он смотрел на окликнувшего, фотографировали его. Полуослепший от вспышек, он с изумлением обнаружил в зале, прячем в одном из передних рядов, преподобного Каргеса. Арбогасту стало неприятно и страшновато. И как раз когда священник понял, что его заметили, и, покровительственно улыбнувшись тонкими губами, кивнул Арбогасту, словно желая ему удачи, Ганс заметил, как в переднем ряду, чуть в сторонке от скамей для публики, убирают с кресла табличку “Зарезервировано для представителя генеральной прокуратуры”.