Буало-Нарсежак - Алая карта

Она берет в руки два моих романа, открывает на первой странице, читает, не веря глазам: Мишель Эрбуаз — и поворачивается ко мне.

— Они ваши?

— Мои. Я написал их очень давно. Мне было… сейчас вспомню… то ли двадцать четыре, то ли двадцать пять лет…

— Могу я их взять?

Она настаивала. Я был счастлив, что меня «разоблачили» безо всяких на то усилий с моей стороны, и не стал играть в скромность.

— Берите. — Я киваю, лучезарно улыбаясь. — Но с одним условием: не давайте читать мужу. Пусть это останется нашей маленькой тайной.

— Даю вам слово, Мишель.

Люсиль взволнована, смущена, благодарна. Она в восхищении от встречи с «живым» писателем. Умерь-ка пыл, старина! Мадам Рувр наверняка повидала других литераторов — дамы из чистого снобизма посещают встречи с авторами бестселлеров и потом стоят в очереди, чтобы получить автограф. Здесь и сейчас я кажусь ей редкой птицей, которая по немыслимому везению вдруг спустилась ей на руку.

— Спасибо, — повторяет она. — Я скоро их верну. Есть и другие?

— О чем вы?

— Неужели вы написали всего два романа?

— Именно так. Не было времени продолжать… работа… обязанности… Придется мне пересказать вам всю мою жизнь.

Я смеюсь — мне весело, в голову приходит мысль: «Не упусти свой шанс: узнав все о твоем прошлом, она будет просто обязана рассказать о себе, и ты все выяснишь… о Жонкьере!»

Я провожаю Люсиль до двери, целую ей кончики пальцев — по-дружески.

— До завтра?

— До завтра, — отвечает она.

— Обещаете?

— Обещаю.

Она появляется за ужином, одетая в простое платье, с бриллиантами в ушах. Вильбер дуется — он перехватил «особую» улыбку, которую адресовала мне Люсиль. Я чувствую его досаду. Разговор за столом получается рваный. Люсиль неосмотрительно называет меня по имени, и Вильбер окидывает нас подозрительным взглядом. Я незаметно толкаю Люсиль локтем. Не скажу, что мы настроены проказливо, скорее, чувствуем себя сообщниками. Вильбер глотает свои пилюли и удаляется. Мы облегченно смеемся.

— Я допустила промах, да? — спрашивает она. — Ну и пусть! Я не обязана ему отчетом. Знаете, Мишель, я начала читать вашу книгу — «Наблюдателя», правда, прочла всего сорок страниц — Ксавье то и дело отрывал меня…

— Вам понравилось?

— Очень.

— Спасибо.

— Почему вы бросили писать?

Я заказываю два кофе, чтобы обдумать ответ. Буду предельно честен. Правда, и ничего, кроме правды.

— По трусости. Я считал литераторство богемным ремеслом. Мне хотелось разбогатеть, и я преуспел. Заработал очень много денег, что не мешает мне стариться с пустыми руками.

Она соскребает краешком ногтя какое-то едва заметное пятно со скатерти и задумчиво повторяет: «С пустыми руками!» Не стану произносить избитую фразу об обломках кораблекрушения, она не этого ждет. Люсиль не была бы женщиной, если бы не хотела узнать все о моих любовных приключениях, и я бросаюсь головой в омут.

— Я был женат, как и все. Мою жену звали Арлетт.

— Она была хороша собой?

— Думаю, да.

Люсиль отвечает нервным смешком.

— Но вы не уверены. Мужчины странные существа. Что дальше?

— У меня был сын. Он не захотел работать со мной и стал пилотом «Эр Франс». Я много ездил. Он летал по миру. Потом мы окончательно потеряли связь друг с другом. Он женился в Буэнос-Айресе и вскоре погиб, оставив вдову и маленького сына, Хосе Игнасио.

— Как это печально, мой бедный друг! Наверное, вы нашли утешение в общении с внуком?

— Я никогда его не видел. И незнаком с его матерью. Они живут в Аргентине. Время от времени, очень редко, я получаю от него письма.

— Сколько лет Хосе Игнасио?

— Он родился в пятьдесят втором, значит, сейчас ему двадцать шесть. Внук не балует меня своим вниманием, я даже не знаю, чем он занимается.

— А ваша жена?

— Она меня оставила. Без предупреждения.

— Мне очень жаль…

Я положил ладонь на ее руку — нужно было пользоваться моментом.

— Жалеть не о чем. Все давно в прошлом. Я излечился. И больше ничего не жду.

Фразы такого рода всегда достигают желаемого эффекта. Люсиль кидается меня спасать.

— Не говорите так! — восклицает она. — В конце концов, жизнь не похожа на жестокую мачеху. С вашим талантом нельзя предаваться подобным мыслям.

— Я больше не испытываю желания писать. Зачем? Для кого? У меня даже друзей не осталось.

Я бросаю на нее незаметный взгляд. Как она отреагирует? Люсиль краснеет.

— Вы не слишком любезны, — с укором в голосе тихо произносит она. — Мы не так давно познакомились, и все-таки я чуточку больше, чем соседка по пансиону! Я ваша читательница. Разве это ничего не значит?

Нужно немедленно развить преимущество — ради достижения цели можно сдобрить искренность капелькой лжи.

— Простите, моя дорогая! Ваша дружба очень важна для меня. Позвольте сделать признание… я уже несколько дней не чувствую себя несчастным — по очень глупой причине… Здесь никому не было до меня дела… а потом появились вы. Любой, даже самый маленький знак внимания способен привнести свет в жизнь человека моего возраста.

Она отвечает — не сразу, и ответ дается ей непросто:

— Я понимаю… Если бы вы только знали, как я вас понимаю! Вы очень точно подметили — насчет простого знака внимания…

Ее голос дрожит, она не может закончить. Резко встает, хватает сумочку и выбегает. Готов поклясться, что в лифте она плачет, и эта мысль доставляет мне удовольствие. Я «попался», но и сам не упустил добычу. Нам не нужны ни признания, ни прочая дребедень, которая обычно предшествует роману. Ах, Люсиль, как это чудесно, когда вам идет семьдесят шестой год! И как ты была права, избавившись от Жонкьера и одновременно избавив меня от моих фантазий! Смерть одного вдохнула жизнь в другого. Нам придется опасаться Рувра. И пусть мы можем себе позволить самую малость — несколько взглядов за столом, пару фраз под неусыпным оком Вильбера, одно-другое свидание в библиотеке или где-нибудь еще, — для нас все равно начинается новая жизнь. Я прощаю тебе все и сразу, дорогая Люсиль. Милая моя Люсиль. После стольких лет безнадежного воздержания я имею полное право упиваться словами, пьянеть от нежности! Да здравствует грядущая бессонная ночь. Я открыл выходящее в сад окно, и звезды остудили мой разгоряченный лоб.

09.00.

Я счастлив!

18.00.

Я счастлив!

22.00.

С чего начать? Мне так много нужно сказать, но я не тороплюсь и все хожу и хожу по комнате, не обращая внимания на пульсирующую боль в бедре. Мне трудно усидеть на месте. Я снова чувствую себя двадцатилетним и задыхаюсь от радости, восторга, возбуждения жизненных сил. Так дальше продолжаться не может — мой организм этого не выдержит. Я просто обязан соблюдать строгую писательскую дисциплину, рассказать обо всех событиях последовательно.