Федор Анич - Расскажи, как надо жить (СИ)

Я напуган настолько, что хочется просто упасть замертво и все это прекратить. Чувствую, как желудок сжимается, в глазах мутнеет.

Темнота.

Россия, Москва

« Парализация нижних конечностей на фоне инфаркта миокарда и тяжелого течения сопутствующих заболеваний ». Такой диагноз мне написали в эпикризе. Федор Петрович вручил листок с синей печатью, его закорючкой внизу, и потрепал меня сочувственно по плечу.

Восемь лет Федор Петрович Михайлов является моим лечащим врачом. Никогда в жизни я не позволял себе усомниться в его профессионализме. Я чрезмерно благодарен Федору Петровичу за его работу. Как и всем врачам, во всех больницах, во всем мире. Но сегодня мне было тяжело даже смотреть на него. И дело не в моей болезни и даже не в том, что теперь я прикован к инвалидному креслу.

Мое сердце разорвала совсем другая боль. Нет, не от перенесенного сердечного приступа, не от осознания необратимой парализации ног. Я больше не чувствовал себя целым, потому что мир, где есть мама и я, перестал существовать. Я аккуратно сложил заключение врача в папку с остальными медицинскими документами и уже собирался разворачивать свои новые ноги-колеса в сторону двери, но вдруг Федор Петрович меня остановил:

– Вася, подожди.

Он обогнул мое кресло и запер дверь. Подошел ко мне и положил руку на плечо.

– Я сожалею о твоей маме, сынок, – сочувственно произнес он.

– Спасибо, Федор Петрович. – На глазах наворачивались слезы, но я сдерживал их.

– Послушай меня, сынок. Ты доверяешь мне свою жизнь вот уже восемь лет, запомни то, что я сейчас скажу. Ты не виноват в смерти мамы. Когда приехала бригада «Скорой помощи», она еще была в сознании. Ее схватил приступ прямо на остановке, возле метро. Она везла тебе яблоки и теплые носки. Помнишь, я передал их тебе? Твоя мама ехала к тебе не для того, чтобы обвинить тебя в безответственности, а чтобы заглянуть в твои глаза и сказать, что любит. Гордится твоей силой воли. Она просила непременно передать тебе ее слова. В его речи я как будто слышал мамин голос. Я до сих пор не могу прийти в себя после ее ухода. В день смерти мамы, мне приснился странный сон. Будто она умерла ровно так, как я себе это представлял. В своей постели, скушав очищенное яблоко на ночь. Мирно и безболезненно. А не на улице, брошенная и никому не нужная.

– И вот еще что, – сказал Федор Петрович, – я принес тебе его. Пальто, в котором твоя мама… оно у меня… здесь.

Доктор открыл шкаф и достал пакет, а из него извлек и положил мне на колени пальто. Оно было чистым. Я понюхал лисий воротник. Мамой пахнет. Моей мамой.

– Разве это случилось не на улице? – переспросил я, заметив, что пальто абсолютно не испачкано.

– Лариса почистила его, – сказал Федор Петрович.

Лариса – это жена Федора Петровича, добрая женщина, страдающая астмой.

– Спасибо, – сказал с благодарностью я.

– Досталось тебе, сынок. Твой инфаркт, ноги, еще и мама. Это самое малое, что мы можем для тебя сделать.

Когда я вернулся домой, мне предстояло сделать много дел. Самое главное – похоронить маму. А все, что у меня есть – это семнадцать тысяч рублей. Остатки от нашей последней пенсии плюс гонорар за вторую статью. Мама успела отвезти материал в редакцию вместо меня, предупредив Павла Витальевича, что я заболел.

Чтобы не дать себе умереть от тоски и страха, я запретил себе плакать. Сердце щемило постоянно, но так теперь будет всегда – единственная, кто могла его успокоить, ушла навсегда. Я обзвонил несколько похоронных агентств. Никогда не думал, что, для того чтобы достойно проводить человека в последний путь, необходимо так много денег. Недолго думая я решил взять кредит. Агент должен был приехать в шесть вечера. А до этого времени у меня есть два часа, чтоб обзвонить всех маминых подруг и знакомых. Дядя Яков, хоть и неформальный родственник, придет к семи, чтобы помочь всем, чем сможет.

Без пятнадцати шесть в дверь позвонили. Открывал я долго. Пока докатился до двери, пока примостился, чтобы открыть замок, пока отъехал, да пока палкой зацепился за ручку, чтобы потянуть на себя… Целая вечность.

На пороге стоял Павел Витальевич.

– Здравствуйте, Василий, – удивленно посмотрел он на меня.

– Здравствуйте, Павел Витальевич. Проходите, пожалуйста.

– Спасибо.

Павел Витальевич разулся и прошел на кухню. Я предложил чаю, но он отказался и сразу перешел к делу.

– Прошу прощения за вторжение, Василий, но обстоятельства выше нас и наших манер. Я пришел, чтобы сообщить вам неприятную новость. Вы неверно перевели статью. Дело не в тонких мелочах, а в принципиальных различиях – вы не смогли достоверно донести мысли. В то время как в оригинале статьи указано, что заключенные все еще содержатся под стражей в колонии, вы пишете, что смертные приговоры приведены в исполнение и деньги нужны для организации похорон. Разумеется, наши спонсоры жертвовали деньги людям живым, а не мертвым.

– Простите, Павел Витальевич, но я не понимаю. Это невозможно.

Сказать, что я расстроился, услышав это, не сказать ничего. Меня затошнило от накатившей головной боли. Стальной горячий обруч стянул голову, казалось, из ушей сейчас польются мозги.

– Тем не менее это так. Все переводы подписаны вами. Мы сравнили, что напечатано в журнале и что приносили вы.

– Павел Витальевич, не могли бы вы принести мне папку на моем столе в комнате? Она там одна, вы не перепутаете. Я буду делать это очень долго и задержу вас.

– Конечно. Я еще хочу сказать кое-что – мой визит – это не стремление вас унизить или оскорбить. Единственная цель – разобраться в ситуации.

Пока Павел Витальевич отсутствовал, я вспоминал свой перевод. Я не мог перепутать время и додумать то, чего в материале не было! Больше того, я отчетливо помню тот текст. Однозначно, речь в нем шла не о похоронах!

Когда редактор вернулся и вручил мне папку, зазвонил телефон в кармашке моей коляски, которую мне выделило государство бесплатно. Громоздкий, неповоротливый сундук на колесах. Но спасибо и за это, ведь без него я бы не смог передвигаться вообще.

Звонила подруга мамы, которая получила сообщение на автоответчик.

– Клавдия Степановна, это правда. Я не стал бы вас разыгрывать, поверьте мне. Похороны мамы послезавтра, в час дня. В похоронном зале около кладбища? Да, в котором мы прощались с вашим мужем. Спасибо, мне тоже очень жаль.

Я повесил трубку и положил ее под плед, на колени. Звонков еще будет много, а тянутся несподручно.

– Василий, у вас умерла мама? – недоумевая спросил Павел Витальевич.

– Да, вчера.

– Мои соболезнования, Василий, самые искренние!