Федор Анич - Расскажи, как надо жить (СИ)

По словам коллег Игоря, сестра Саши – Лиза Лаврова – бьется в истерике, обвиняет во всем отца, уже не раз пыталась свести счеты с жизнью. Игорю хотелось поговорить с ней, но делать этого было нельзя до тех пор, пока в его руках не окажется очевидная версия произошедшего. У Игоря на руках была копия бумаг с допроса Лизы, но у него имелся еще ряд вопросов к ней.

Игорь был уверен, что парень жив. Он чувствовал, любовные дрязги здесь ни при чем. Все гораздо сложнее, чем могло показать на первый взгляд.

Приближается время кормления. Бесстыжая луна шарит по каменному полу в камере, заливая своим светом засохшие пятна крови и вчерашнего супа.

Я не свожу взгляда с входной двери. До моей камеры долетают отголоски громких мужских голосов, смеха и пения, несколько раз я слышу свое имя. Болит голова, я измучен бессонницей. Тело дрожит. В легких надрывно и болезненно гуляет воздух, вдыхаемый неразборчиво, вне такта.

Я сижу, обхватив колени, и пытаюсь согреться. Раны на теле покрыты корками, болезненными, грязными, они постоянно чешутся. Я стараюсь сконцентрировать все внимание на двери, но боль не дает мне ни малейшего шанса.

Это третьей восход луны, который я вижу сквозь маленькое окошко. Значит, я здесь уже трое суток. И до сих пор жив. Я слаб, избит, голоден, болен, но жив.

Глазами больно шевелить, словно у меня высокая температура. Ноги, обутые в кроссовки, прилипли к полу, но мне не хватает сил их переставить. Затекшая спина требует разогнуться. Но я не шевелюсь, экономлю силы. Я слышу шаги в коридоре, сердце начинает биться чаще, трепещет как мотылек у светильника. Внутри разливается горячая кровь, словно кто-то открыл кран, и она бурлящим потоком бередит меня, заставляет подняться на ноги, занять уверенную позицию. Мне страшно. Я голоден, но каждый раз не могу заставить себя съесть хоть что-то из рук этого извращенца, который навещает меня в камере.

В комнату входит человек в тяжелых берцах и камуфляже. В руках у него поднос с тарелкой, на которой что-то навалено горой.

– Еда, – говорит мужчина. У него дикий акцент и получается что-то вроде «ита». Это голос мне незнаком, значит это не тот человек, что приходил ко мне предыдущие дни. Совершенно новая личность в моей погребной яме.

Я чувствую запах жаренной курицы. Желудок тут же сводит, в глазах мутнеет. Боже, как же я голоден. Рот наполняется слюной.

Мужчина делает несколько шагов ко мне навстречу, куски жаренной курицы подрагивают в лунном свете, над ними поднимается ароматный пар. Я осторожно делаю несколько маленьких шагов. Приблизившись к человеку, я протягиваю руку к еде. Ничего не происходит, он не пытается ударить меня или отнять еду. Я нетерпеливо хватаю горячий кусок мяса и сую в рот. Божественно вкусно. Курица приготовлена отлично, сочная, немного смочена лимоном, идеально посоленная. Хотя сейчас мне не до гастрономических изысков, едва ли я отличу вкусного цыпленка от не проваренного супового. Жадно проглотив кусок, я протягиваю руку за слудующим, но брать не осмеливаюсь.

– Еда, есть, не бойся, – миролюбиво говорит человек.

В отличие от предыдущего надсмотрщика, этот без маски. Не переставая есть, я поднимаю на него глаза, чтобы внимательно рассмотреть. Пытаюсь поглубже впечатать снимок его лица в память. Когда освобожусь, я буду должен максимально точно описать его. Хотя уже сейчас мне кажется, что я опознаю его из миллиона таких же, как и он.

Я плохо разбираюсь в национальностях и не могу точно определить, к какой относится этот охранник. Он смугловат, с большими темными глазами, острым носом и толстыми губами. Зачесанные назад волосы напоминают вареную китайскую лапшу – в мелкие сальные кудри.

Вожу носом, пытаясь учуять запах чего-либо, кроме курицы, но не могу.

Доедая второй кусок курицы, я понимаю, что сыт.

– Пить… Я хочу пить, – говорю я.

– Пять минут идти в душ, – отвечает человек. – Еда все?

Я киваю. Человек разворачивается и уходит.

– Спасибо, – говорю ему вслед.

Мужчина молча запирает за собой дверь. Я облизываю остатки жира с губ. Меня клонит в сон, но нужно сделать над собой усилие, потому что охранник сейчас вернется, чтобы сопроводить меня в душ.

Через несколько минут, за которые я несколько раз чуть не рухнул на пол, не в силах побороть сонливость, он вернулся. Еда умиротворяла, и теперь мне хотелось одного – лечь на каменный пол и заснуть.

Но в душ хотелось сильнее.

Дверь открывается с громким лязгом.

– Выходить, – сказал охранник.

На ватных ногах я плетусь к двери, осторожно выхожу за порог камеры и замираю возле охранника. Наверное, он наденет на меня наручники, но ничего подобного предложено не было. По темному коридору, подталкиваемый в спину, я, спотыкаясь, бреду до комнаты, откуда несет канализацией. Света в ней нет.

Душевая комната похожа на мою камеру, с тем исключением, что в одном углу унитаз, а в другом – неуклюже торчащая палка с лейкой на конце, табурет у входной двери.

– Полчаса, – говорит охранник и запирает дверь снаружи.

Горячая вода льется тонкими струйками, стекая по дрожащему телу. Я не нахожу мыла и мочалки, поэтому просто стою под водой и наслаждаюсь каждой отведенной минутой. Я обтираюсь своим свитером, так как полотенца тоже не нахожу. Когда дверь в комнату открывается, я уже полностью одет, в руках мокрый свитер. Мне намного лучше. Чистое тело, горячая вода и еда вернули меня к жизни.

Когда мужчина выводит меня в коридор, я поворачиваюсь по направлению к камере, но охранник, неожиданным мягким прикосновением, поворачивает меня в другую сторону, туда, где вдалеке горит свет, пахнет вкусной едой, слышатся голоса и смех людей.

– Другая камера, – говорит он.

Мне тут же становится не по себе. Я помню, как отец рассказывал о смертной казни в СССР. Дату казни заранее никто не знает: ни родственники, ни сам заключенный. В день, когда все должно произойти, заключенного кормят, выводят в душ, после чего сообщают, что его переводят в другую тюрьму, и во время конвоирования казнят, пуская пулю в затылок. Ничего не подозревающий заключенный засыпает мирным сном со свинцом в мозгах.

Дрожащими ногами измеряя каждый метр длинного коридора, приближаясь к свету и голосам, я думаю, дойду ли я до вон той трещины в каменном полу или упаду на нее лицом, получив пулю в затылок? Будет ли больно? Услышу ли я звук выстрела? Почувствую ли, как горячий свинец дробит затылочную кость и впивается в мягкую ткань мозга? Увижу ли, как стремительно приближается каменный пол? Или все закончится в один миг? Отец рассказывал, как расстрельная команда извращалась над приговоренными к казни, специально выстраивая траекторию выстрела таким образом, чтобы пуля прошла по касательной, раздробила часть черепа, но оставила человека в живых мучиться до тех пор, пока он не истечет кровью.